Поезд все дергался и пускал дым, пули лупили по броне, и тут слева грохнул взрыв, затем еще один, еще. Дело было сделано. Бронепоезд резко дал задний ход, но сразу же остановился – прапорщик Немно поразил дракона в его пяту, взорвав железнодорожное полотно. Большевики оказались в ловушке.

Минут двадцать они еще отстреливались, но с каждой минутой все более неуверенно. К нам подбежал штабс-капитан Докутович с сообщением, что один из бронепоездов все-таки ушел, один захватили с ходу, а один, как и наш «Товарищ Троцкий», оказался в ловушке. Тем временем красные, сообразив, что зря расходуют патроны, замолчали. Пора было действовать.

Я вытащил белый платок, намотал его на штык и помахал в воздухе. Этот интернациональный жест подействовал сразу же, и когда я вышел вперед, дверь одного из вагонов со скрежетом растворилась.

Мне много раз приходилось вести подобные переговоры. Поэтому, даже не глядя на склонившегося ко мне толстяка в кожанке, я потребовал немедленной сдачи, обещая в случае отказа разнести паровоз из тяжелых гаубиц. Чтобы не было особых сомнений, я напомнил судьбу аэростата и пообещал начать именно с этого вагона. Взамен я обещал всем, находившимся в поезде, взять их в плен живыми и здоровыми. Впрочем, через пять минут гарантии заканчивались.

Толстяк в кожанке поинтересовался судьбой членов большевистской партии и бывших офицеров. Я велел ему не торговаться и вылезать наружу.

Тут где-то рядом грохнул разрыв трехдюймовки. Очевидно, это били с одного из бронепоездов, но у страха глаза велики, и экипаж «Товарища Троцкого» принял это за начало обстрела. Через минуту толстяк стоял рядом со мной на насыпи, от волнения даже забыв отстегнуть кобуру маузера. Вслед за ним из вагонов начали вылезать остальные.

Уговор есть уговор, и мы взяли в плен всех, хотя несколько краснопузых имели настолько комиссарский вид, что сдержать себя было трудно. Троих молодых ребят в незнакомой мне новенькой форме с красными нашивками скрутили сами же красные. Это оказались курсанты-добровольцы, пытавшиеся взорвать орудийную башню и отправить всех нас на небеса. Молодые люди чуть не плакали и смотрели на нас с такой ненавистью, что мне даже стало не по себе. Так мы впервые встретились с красными юнкерами-курсантами. Им было лет по восемнадцать, так сказать, новое поколение. Я им невольно посочувствовал, особенно когда один из них, не выдержав, вдруг начал кричать, именуя нас по полному списку белыми гадами, помещиками-капиталистами, агентами Антанты и требуя немедленного расстрела. Мы оставили их под охраной и занялись трофеями.

Бронепоезд был целехонек, с чем нас вскоре и поздравил Яков Александрович, завернувший к нам из взятой уже Акимовки. Красные, оставшись без бронепоездов, не стали оборонять село и ушли на север. Яков Александрович был в хорошем настроении, сообщил, что за весь бой мы потеряли убитыми девять человек, в основном, артиллеристов нашей батареи, зато Акимовка, наконец, захвачена, а нам достались три бронепоезда. Он дал согласие переименовать «Товарища Троцкого», и мы тут же, замазав антихристово имя, белой краской вывели на броне «Подполковник Сорокин».

Штабс-капитан Докутович приказал оставаться покуда у бронепоезда. Наша Ольга занялась ранеными, пленных согнали в колонну, а прапорщик Немно начал ходить кругами вокруг походного лазарета, уверяя сестру милосердия, что он ранен навылет осколком гранаты. К счастью, его раны оказались только душевными.

Поручика Усвятского все не было, и я начал уже волноваться, когда он, наконец, появился, грязный, с огромной царапиной за ухом и, вдобавок, благоухающий картофельным самогоном, аромат которого невозможно спутать ни с чем. Я спросил его, как поживает красный аэростат, на что в ответ последовала длинная тирада, от которой трава увяла в радиусе десяти саженей. Как я понял, речь шла о поврежденном прицеле на орудии, которое пришлось наводить чуть ли не по каналу ствола. Поскольку победителей не судят, я не спросил поручика о самогоне, а отправил его к Ольге на перевязку. Как он рассказывал позже, их дважды крепко накрыло, прежде чем снаряд разворотил красную «колбасу».

Мы заночевали на станции, предварительно заслушав приказ Якова Александровича, в котором особо были отмечены наши артиллеристы, в том числе поручик Усвятский. Получили благодарность и мы с капитаном Докутовичем за бронепоезд. Прапорщик Немно даже не упоминался, хотя я лично доложил о нем командующему.

Увы, и самые лучшие начальники не всегда справедливы!

Наутро произошла легкая заваруха. Несколько десятков пленных потребовали включить их в нашу армию, отказываясь идти в тыл. В основном, это были наши бывшие солдаты, взятые в плен красными и тут же, как это делали порой и мы, направленные на фронт. Яков Александрович, узнав, в чем дело, разрешил, и пленных распределили по подразделениям. В нашу роту попало пятеро молодых людей, недоучившихся гимназистов, мобилизованных красными в Мелитополе и Екатеринославе.

Мы пошли дальше, прямо к Мелитополю, не встречая никакого сопротивления. Красные все еще огрызались у Чаплинки, тесня корпус Фельдфебеля, и пытаясь удержать небольшой плацдарм на побережье у Степановки. Но это была уже агония. Командование нашей старой знакомой, ХIII армии красных, начало оттягивать уцелевшие войска к Каховке.

Мы наступали вдоль железной дороги, изнывая от жары и с надеждой поглядывая на небо в поисках хотя бы одного-единственного облачка. Увы, небо было совершенно чистым, серовато-голубым, а палило так, что некоторые из нижних чинов снимали сапоги и шли босиком. Кто-то предложил сложить винтовки на подводы и идти налегке, но этого позволить было нельзя. Расслабиться, конечно, можно, но не до такой же степени.

Весь следующий день мы брали трофеи. Красные, оттягивая боевые части, похоже, махнули рукой на обозы, и мы устали подсчитывать бесконечные телеги с разного рода военным и прочим припасом. Мы лишь меняли лошадей для наших подвод и шли дальше. Хорошо было бы захватить несколько грузовых авто с запасом бензина, но авто мы захватили только два, и оба легковые.

Наша молодежь чувствовала себя солдатами Александра Македонского, прибирающими к рукам Персидскую державу. Признаться, столько добра мы не захватывали у красных еще ни разу, даже в славное лето 19-го. Но я не чувствовал особой радости. Ведь мы вспороли тыл только одной из армий, даже не разбив ее до конца. А этих армий у большевиков оставалось больше чем достаточно. И ежели у каждой такие обозы!.. Да, красным в 20-м году не приходилось считать патроны и делить сухари.

10 июня мы вошли в Мелитополь. Я не узнавал город – в последний раз мы видели его в январе, промерзшим, забитым беженцами. Теперь же Мелитополь словно вымер – жители сидели в погребах и ждали, пока устоится новая власть. Впрочем, боев в городе не было – части красных быстро уходили на северо-запад. Нашему отряду, как и всей бригаде, не довелось вкушать хлеб-соль и принимать букеты от гимназисток. Мы быстро прошли через еще не очухавшийся город и заняли оборону в нескольких верстах от северной окраины. Радоваться было рановато – ХIII армия красных готовила ответный удар. Поговаривали, что у нее таперь новый командующий – бывший пехотный поручик Уборевич, которому, якобы, не исполнилось еще и двадцати пяти лет.