Первую атаку мы отбили на удивление легко. Как только ударили наши пулеметы, цепи остановились, броневики открыли ответный огонь, и красные тут же попятились. Зрелище было привычное, меня удивило лишь, что в следующую атаку они пошли тут же, почти не переводя дыхания. После третьей атаки пришлось задуматься.

Это были какие-то другие красные. Надо сказать, что к этому лету мы навидались всяких краснопузых. Видели взбесившуюся солдатскую толпу, рвавшую офицеров на части в декабре 17-го. Видели рабочие отряды в обязательных черных кожанках – народ смелый, но глупый, ходивший в атаку в полный рост и натыкавшийся на наши пулеметы. Видели и самую опасную погань – китайцев, латышей и ту же чухну. А вот теперь перед нами было что-то новенькое. Я не удержался и подозвал поручика Усвятского. Тот махнул рукой и заявил, что это обычная красная сволочь, не стоящая даже того свинца, что мы на нее тратим. Я предложил ему присмотреться повнимательнее, тем более, начиналась очередная атака.

Больше всего меня удивила продуманность их действий, как будто это был не батальон, а сыгранная спортивная команда. Они ожидали, покуда заработают наши пулеметы, а потом не бежали в панике, как это часто бывало, а отходили красиво, грамотно, не потеряв покуда – я был в этом уверен – ни одного человека. Будь это наши войска, я бы решил, что имею дело с офицерскими частями, получившими специальный приказ. Мы делали нечто подобное в Донбассе за год до этого, когда нужно было выманить красных из окопов или попросту держать их фронт в постоянном напряжении.

Когда они полезли на нас в пятый раз, рота была уже готова. На этот раз мы не стреляли, и красные цепи без помех шли прямо к нашим окопам, постепенно замедляя ход. Меня сейчас интересовало, пустят ли они вперед броневики, и когда я увидел, что броневики остались за первой цепью, то окончательно убедился, что передо мною – элитные красные части. Впрочем, и мы еще кое-что умеем.

Я рассчитал, что к окопам их нельзя подпускать ближе, чем на тридцать метров – иначе они успеют, как и велит устав, достать ручные бомбы, чтоб забросать нас перед штурмом. Но я тоже знаю уставы, поэтому рота ждала их не в окопах, а метрах в двадцати перед ними, в густой траве. Для подобных дел у меня в полевой сумке имелся свисток, я приложил его к губам, изобразив то ли Соловья-Разбойника, то ли Лихо Одноглазое – и перед красными цепями встала шеренга сорокинцев. Тут же пулеметчики ударили по башням броневиков, а две группы во главе с нашими прапорщиками бросились к чудищам, держа наготове ручные бомбы. Красные не оплошали и тут. И хотя штыковую они проиграли – наши юнкера оказались проворнее – но отступили без паники, вдобавок один из броневиков успел прижать нас к земле, дав возможность красным оторваться и исчезнуть. Второму броневику повезло меньше – бомба, брошенная одним унтер-офицером третьего взвода, заклинила ему пулемет, а еще одна бомба разнесла колесо. Люк броневика оказался открытым, туда полетела третья бомба, после чего чудище перестало внушать нам всякие опасения.

Мы вернулись в окопы, потеряв двоих ранеными. Красных потерь было в несколько раз больше, они лишились одного броневика и, главное, поручик Усвятский и его юнкера скрутили двух красных орлов. теперь мы могли поглядеть на наших противников воочию.

Я сразу узнал эту форму, новую, с большими нашивками на рукаве. Да и ребята были очень похожи на тех, из бронепоезда. Красные курсанты. Молодая большевистская гвардия. Вот оно, значит, что!

Курсанты имели весьма потрепанный вид, лишившись в драке пуговиц, а после драки – ремней, зато приобретя несколько изрядных синяков. Я был встречен вполне откровенными взглядами, посему решил покуда поручить поручику Усвятскому поговорить с ними о жизни. У него это превосходно получается. Поручик способен разговорить любого самого фанатичного большевика, правда, не касаясь поначалу военных вопросов. Но как только пленный, так сказать, размякал, допрос продолжал я.

Итак, поручик Усвятский взял этих двоих в оборот, я похвалил прапорщика Герениса за броневик, утешил прапорщика Немно, от которого броневик улизнул, и стал разглядывать в окуляры «цейса» позиции красных. Время шло, а очередной атаки не было. Вероятно, они думают. Взяли тайм-аут.

Я докуривал папиросу, как вдруг услыхал громкий крик. Подскочив и выхватив револьвер, я сообразил, что кричит поручик Усвятский. Это было настолько редкое явление, что я спрятал револьвер и направился к нему в окоп. По дороге я успел ознакомиться с высказываемыми вслух планами поручика по отношению к нашим пленникам, командованию Рачьей и Собачьей, лично господина Бронштейну и даже самого вождя мирового пролетариата товарищу Ульянова-Бланка. Попадись они все в данный момент в поле зрения бывшего химика, им пришлось бы туго.

Пленные сидели на корточках, прислонившись к стенке окопа, а поручик Усвятский, зеленый от гнева, стоял над ними и шипел, выпуская пар. Курсанты глядели на него вполне по-волчьи. В общем, полная идиллия.

Мне было очень интересно узнать, чем они так допекли моего поручика, но это можно было отложить на потом, и я легко тронул его за плечо. Усвятский понял меня, гневно поглядел на красных героев и удалился.

Теперь надо было держать паузу. Я одернул китель, поправил кобуру и заложил руки за спину. Где-то через минуту пленные, не сводя с меня глаз, начали приподниматься. Наконец, они стояли передо мною почти что по стойке смирно, но глаза по-прежнему блестели, и я чувствовал, что после первого же моего вопроса они запоют «Интернационал».

Я поглядел поверх их голов и достал пачку «Мемфиса». Обычно это действует, но на этот раз оба изобразили некурящих, решив, вероятно, не принимать дары от белоданайцев. Да, публика попалась тяжелая, а посему надлежало бить в самую больную их точку. Молодые люди хотели умирать героями – что ж...

Как можно суше, добавив лишь самую малость иронии, я поинтересовался, почему они так бездарно атакуют, высказав предположение, что ими командует бывший дворник. Конечно, с бывалыми солдатами такой фокус не прошел бы, но для этих мальчиков оказалось в самый раз. Они бросились защищать честь мундира. Через минуту я уже знал, что их командир, бывший штабс-капитан, а ныне комбриг Около-Кулак – не чета белым гадам, атакуют же они правильно, поскольку имеют приказ сдерживать белых гадов у Мелитополя, не давая перебросить части на другие участи. Все это было изложено истово, в два голоса, после чего курсанты начали, наконец, что-то соображать, испуганно посмотрели друг на друга и замолчали. Я протянул им «Мемфис», и на этот раз мы все оказались курящими.

На ребят было жалко смотреть. Они начали киснуть на глазах, хотя внешне еще старались держаться. Я по-прежнему молчал, и тут один из них, не выдержав, спросил у меня дрогнувшим голосом, расстреляют ли их.

Что было ответить? Конечно, расстреляем. Красных курсантов в плен мы не брали. Это были не мобилизованные тамбовские мужики и даже не одуревшие от большевистской пропаганды путиловские рабочие. Это настоящие враги, будущие офицеры Рачьей и Собачьей. Я хотел так им и ответить, но вдруг представил себе наших юнкеров, попавших в плен, так же расколовшихся на первом допросе и спрашивающих, что их ждет. Господи, им бы всем в школе учиться!..