Наконец, похоже, влага в небесных сосудах иссякла. Северный ветер собирал обрывки туч, точно овец, в огромные стада и гнал их прочь, к югу. Следом за ним шёл мороз.

Теперь по утрам, для того чтобы напиться, монголам приходилось в сосудах с водой разбивать всё более толстую корку льда.

Вскоре войско вышло на равнину, и теперь перед ним открылся город. Судя по всему, он был не очень большой, но хорошо укрепленный.

Как было и принято у монголов, Джурмагун отправил к городу своих посланников, требуя от сидевшего здесь князя десятую часть того, что было в городе: "в людях, в лошадях и во всяком…"

Князя не смутила ни численность монгольского войска, ни малость, по сравнению с ворогом, его дружины. Ответил он послам просто:

– Когда нас в живых не будет, придёте и возьмёте!

Для Аваджи, как и для остальных монгольских багатуров, название города – Лебедянь ничего не значило. Он даже не догадывался, что его жена родом отсюда.

Аваджи пытался уверить себя, что если о прошлом не говорить, то его и легче забыть. Его жена живет с детьми в степном ортоне… А если нет?

"Вдруг Тури-хан попытается сделать Ану своей наложницей? – мучительно размышлял он – Покорится она ему? Нет!.. А тогда хан позовет Бучека…"

Аваджи с ужасом вспомнил женские крики, мольбы о помощи, порой доносившиеся из ханской юрты. Случалось, рабы выносили оттуда завернутые в дерюгу мертвые тела…

Ведь и Ана может умереть! Что же тогда станет с детьми? Эти мысли, вспыхнув у него в мозгу, высветили самые укромные уголки, куда он прятал свои сомнения. Если погибнут его жена и дети, то их убийцей станет не кто иной, как сам Аваджи!

Монголо-татарское войско стояло у стен Лебедяни. Три самых опытных багатура Джурмагуна, держась поодаль, чтобы не быть пораженными урусской стрелой, объезжали на лошадях город, пытаясь высмотреть в его обороне слабое место.

Город к обороне подготовился как следует: глубокий ров, опоясывающий его стены, был заполнен водой. Сами стены – на редкость высокие и гладкие выглядели неприступными.

Из-за распутицы пороки – стенобитные машины – далеко отстали от конницы, и без них нечего было и думать приступать к штурму города. Кроме того, поблизости не было леса – он виднелся далеко на горизонте, – а без деревьев, которыми можно было бы завалить ров, не удастся подогнать к стенам и пороки.

Полководцы удалились на совет в юрту главного, Джурмагуна – рабы только что собрали её на сухом пригорке; с него было удобно наблюдать за непокорным городом. По кольцу, вокруг юрты Джурмагуна, стали расти юрты его тысяцких и некоторых сотников.

Аваджи к числу приближенных Джурмагуна не относился. Юрты у него теперь не было, так что юз-баши ночевал со своими нукерами где придется. Если было под рукой сено – стелили его на землю, не было – укладывались на войлочной подстилке, которую возили притороченной к седлу.

Нескольких нукеров Аваджи послал на разведку в поисках ближайшего селения, чтобы найти место для ночлега. Причем он единственный послал людей в сторону леса, рассудив, что на его опушке может найтись изба-другая…

Он угадал. За одним из небольших холмов, не видное с дороги, его воины обнаружили небольшое селение.

Разведчики, хоронясь, понаблюдали за селом. Урусы сновали по нему туда-сюда, не подозревая о надвигающейся опасности. Из труб вился дымок, далеко окрест пахло свежим хлебом.

Теперь сотня могла разместиться в тепле и сухости, которых джигиты давно не видели, и как следует отдохнуть. Сообщили своему тысяцкому, где собираются ночевать, и поехали. Открыто, ничего не боясь. Да и кто мог им противостоять в каком-то заброшенном местечке с двумя-тремя десятками домов!

Селение встретило их тишиной. Дымов из труб, о которых говорили разведчики, больше не было видно. Не раздавалось ни звука.

– Испугались! – удовлетворенно хмыкнул один из десяцких. – Сидят в домах, дрожат, как мыши. Дрожите, дрожите, мы идём!

– Тимур! Мухаммед! Рашид! – распорядился Аваджи. – Идёте со мной в этот дом. Остальные – по другим домам!

И он со своими нукерами – лучшими десяцкими – поднялся по широким ступеням в большой, как видно, господский дом.

– Любомир! – медленно проговорила Анастасия, с изумлением рассматривая стройную, гибкую фигуру брата. – Неужели это ты?

– Нет, это не я! – смеясь, ответил Любомир, счастливо улыбаясь: получилось так, как он и не мечтал. Первой его новый облик увидела именно любимая сестра, которая всё-таки нашлась, несмотря на утверждения некоторых неверующих, будто она сгинула в плену. – Настасьюшка! Как я рад, что ты жива! А что это рядом с тобой за басурман такой?

Он осторожно обнял сестру, чтобы не потревожить спящую у неё на руках малышку, и ревниво отметил её нерусские черты. Иное дело, этот белоголовый зеленоглазый чертёнок. Только глаза Настюшкины, а так – вылитый Всеволод! Он подхватил мальчика на руки.

– Как же звать-то тебя, племяш?

– Владимиром, – улыбнулась Анастасия.

– Володька возгордится, – кивнул Любомир. Их малоразговорчивый старший брат любил Анастасию ничуть не меньше других, хотя и никогда не говорил сестре об этом. – Это хорошо, что ты мальчонку так назвала.

Между тем ребенок сбросил с головы сделанную матерью чалму. Анастасия подняла её, отряхнула и хотела снова надеть.

– Ишь, неслух, даром, что ли, я для тебя покрывало порвала!

– Правильно, Володюшка, – погладил его по головке Любомир. – Не нужны нам шапки, какие нехристи носят! Тебе дядя русскую, соболью подарит.

Он украдкой глянул на сестру, по нраву ли ей придутся его слова? Анастасия нахмурилась. Неужто ей у поганых понравилось? Волей али неволей родила мунгальчонка?

А мысли его сестры, между тем, пребывали в смятении. Она уже давно считала себя и Аваджи чем-то единым, не сомневалась, что её родные так же полюбят её нового мужа, как любит она сама. Но первая же встреча с близким человеком – любимым братом! – показала, что она жестоко ошиблась. Что же ей делать?

Маленький Владимир не ощущал тревоги, которая возникла в отношениях взрослых. Любомир ему понравился, потому он потрогал пальчиком лицо юноши и вдруг сказал:

– Дядя!

Сдерживаемое много дней напряжение, радость и волнение от встречи с сестрой оказались для Любомира последней каплей в чаше его терпения. Он обнял племянника и заплакал. Глядя на него, заплакала и Анастасия. Правда, юноша вскоре своих слез устыдился. Тем более, что малыш упрямо вытирал их своей ладошкой и, вздохнув почти как взрослый, повторил:

– Дядя!

– Не бойся, маленький, это я от радости. Княжич!

Он гордо поднял Владимира на вытянутых руках.

Анастасия побледнела.