Гамаш улыбнулся. Некоторые проснутся в полиции с больной головой. А со временем станут рассказывать о своих подвигах внукам, а те будут смотреть на них удивленными глазами и не верить.

Буйная стайка молодых людей появилась из-за угла и двинулась по рю Сент-Урсюль. Потом один из них увидел Гамаша и остановился. Другие, пьяные в стельку, уперлись ему в спину и принялись толкаться. Завязалась небольшая потасовка, но старший среди них растащил драчунов и кивнул в сторону Гамаша, который остановился посреди дороги.

Наблюдал.

Некоторое время они смотрели друг на друга, потом Гамаш улыбнулся.

– Bonne nuit[47], – сказал он им и, проходя мимо, положил ладонь в рукавице на плечо старшего.

– Правда? – спросила Рут. – Но ведь нельзя же сделать бомбу из дерьма? – Это заинтересовало ее. – Ни за что не поверю.

– Химические удобрения – это не дерьмо. И можете не верить. Мне все равно, – сказал Бовуар.

Ему так было даже удобнее. Временами он и сам в это не верил. Это были лучшие времена.

– Старая карга, – пробормотал он.

– Олух царя небесного, – ответила Рут и налила ему чашечку чая, похожего на болотную воду. Потом села и снова обняла себя руками. – Так что сказал этот психованный фермер насчет того, что он еще сделал?

Бовуар продолжал видеть перед собой лицо Гамаша, он его до конца жизни не забудет. Выражение неверия, удивления. Но еще не смятения, не тревоги. Это придет через минуту.

– Что вы сделали? – спросил Гамаш.

– Я подсоединил ее к взрывателю.

– Как?

– Мне нужно, чтобы вы тут повозились, дали мне время. – Голос опять пресмыкался, заискивал, словно просил разрешения Гамаша или понимания, прощения.

Снаружи кабинета агенты склонялись к экранам компьютеров, стучали по клавиатурам, хватались за наушники. Отдавали и получали приказы.

Старший суперинтендант Франкёр некоторое время смотрел на Бовуара, потом развернулся и зашагал прочь. Бовуар вздохнул, даже не заметив, что все это время задерживал дыхание. Потом он быстро вернулся в кабинет.

– Скажите мне, – потребовал Гамаш властным голосом.

И человек сказал, потом вернул трубку агенту Полю Морену.

С тех пор они того человека больше не слышали; возможно, его уже не было среди живых.

– Извините, – повторил агент Морен. – Пожалуйста, извините.

– Это не твоя вина. Ты не ранен? – спросил Гамаш.

– Нет. – В голосе Морена слышался ужас, хотя он старался не показывать этого.

– Не беспокойся. Мы тебя найдем.

Молчание.

– Да, сэр.

– Но вы так и не ответили на мой вопрос, – нетерпеливо сказала Рут. – Вы думаете, я буду слушать вас целую ночь? Что сделал этот фермер, кроме бомбы из дерьма?

Жан Ги Бовуар некоторое время смотрел на белый пластиковый садовый стол, чувствуя его грубые кромки. Старая свихнувшаяся поэтесса наверняка нашла его где-нибудь у дороги или на помойке.

Никому не нужный мусор. А она притащила его домой.

Он долго пялился на стол, испытывая замешательство. Никто еще не говорил этого, публике об этом было неизвестно. И Бовуар знал, что не должен говорить об этом сейчас.

Но он должен был сказать кому-нибудь. А кто больше годится на роль слушателя, чем человек, которому все равно? Ни сочувствия, ни сожаления, ни настоящего понимания не будет. Они не почувствуют никакой неловкости, встретившись снова в деревне, потому что, хотя он и изливал перед ней душу, ее это не волновало.

– Бомба была подключена к телефонной линии, – сказал наконец Бовуар, продолжая смотреть на свои руки и на белую столешницу. – Она должна была взорваться, если произойдет отсоединение.

– Ясно, – сказала Рут.

– А отсоединение произойдет, если прервется разговор. Если на линии на несколько секунд воцарится молчание.

Пауза.

– И вы все по очереди говорили, – сказала Рут.

Бовуар набрал в грудь побольше воздуха. В углу возле стула Рут что-то валялось, вот только что это, он никак не мог разобрать. Может, у нее упал туда свитер или кухонное полотенце.

– Нет, там было устроено иначе. Ему нужно было, чтобы Гамаш был привязан к Морену и не мог заниматься поисками убийцы.

– Что значит «привязан к Морену»?

– Он поставил распознаватель голоса. Так что по телефону могли говорить только эти двое – Гамаш и Морен.

– Да бросьте вы, – рассмеялась Рут. – Такого не бывает. Выдумываете.

Бовуар не ответил.

– Ну ладно, может, и не выдумываете. Но фермер точно выдумывал. Вы хотите мне впарить, что какой-то деревенщина из медвежьей дыры сделал бомбу, подключил к ней таймер, а потом еще и телефонную линию? Как вы там сказали – распознаватель голоса?

– А вы бы рискнули проверить? – прорычал Бовуар, сверля ее взглядом.

Он ненавидел ее еще и за то, что она видит его слабость. За то, что ей все равно, за то, что она высмеивает его. Но он и до этого ненавидел ее – ну так пусть к этому чувству добавится еще немного желчи.

Он закусил губу с такой силой, что ощутил привкус крови.

А тогда в кабинете Гамаша он смотрел на него в тот момент, когда шеф осознал, что означают слова фермера.

– Извините, извините, пожалуйста, – произнес молодой голос в трубке.

– Я тебя найду, – пообещал шеф.

– И они все это время говорили?

– Разговор не прерывался ни на мгновение. Двадцать четыре часа. До одиннадцати часов восемнадцати минут следующего утра.

Бовуар кинул взгляд в угол и понял, что там лежит. Одеяло, мягкое байковое одеяло, свернутое в форме гнезда. Готово. На всякий случай.

Арман Гамаш проснулся с тяжелой головой и посмотрел на часы.

Двадцать минут четвертого.

Он почувствовал прохладный воздух на своем лице и тепло простыней и пухового одеяла. Подумал, что, может быть, на сей раз если останется в кровати, то уснет. Но все же преодолел себя и встал. Медленно, скованно. Он включил свет и оделся. Посидел на краю кровати, собираясь. Кинул взгляд на маленький пузырек с таблетками у прикроватного столика. Анри смотрел на хозяина, виляя хвостом. Глаза у пса горели, флуоресцирующий желтый теннисный мячик был зажат в зубах. Гамаш стиснул пузырек в руке, почувствовал его, потом сунул в карман и тихо, чтобы не разбудить Эмиля, спустился по лестнице. Внизу надел куртку, намотал шарф на шею, натянул шапочку и рукавицы. Взял клюшку и вместе с Анри вышел в ночь.