А Пина после завтрака все рвалась со стана, однако Бирюзов, который возился под елкой с капсюлями-детонаторами и шнурами, не пустил ее – со взрывчаткой он один управится, а на дальний конец полосы, к рабочим, уже далеко. Санька ушел, и одной как-то неуютно тут стало. И Родион повел куда-то этого подонка, не возвращается пока. Неужели он так и не заглянет? Хоть бы чаю попил…

Она заварила ему отдельно, покруче, присолила, опустила в кружку сливочного масла. Чтобы чай не остыл, Пина завернула кружку в телогрейку. Как придет Родион, она молча поставит перед ним чай и уйдет к бочаге за водой. Пусть пьет.

А Родион и не собирался заглядывать. Он завернул к Бирюзову, подождал взрывов первой закладки. Все получилось славно – аммонит рвало крепко, гулко, и землю раскидывало как надо.

Зарядили еще десяток ям, подожгли одновременно шнуры, и опять все банки рванули нормально. Родион прислушался к далеким отзвукам взрывов и понял, что дождя ждать нечего – эхо не глохло.

– Ладом раскупоривает! – сказал он. – Ну, шуруй, Саня! Я пойду полосу добивать…

Пина так и не дождалась его. Достала из телогрейки и попробовала чай. Сплюнула – напиток был отвратительный. Хотела вылить, но потом передумала и мужественно допила до дна.

В задумчивости она сходила за водой. Дым в бочаге все густел. Вернулась, взялась за обед. К гулким взрывам Пина уже привыкла. Они следовали через равные промежутки и постепенно удалялись. Полоса уходила глубже в лес, однако рычащее по-медвежьи эхо стало почему-то слышней.

– Водица есть, Агриппина? – послышался голос, и она вздрогнула. Это был Бирюзов. Он запыхался, выпил много воды, прикурил от костра, спросил: – Шуруем?

– Шуруем. – Она громыхнула ведром.

– Тоже надо, и еще как!

– А Родион где?

– На полосе.

– Ты не знаешь, что с ним происходит?

– А что? – спросил Бирюзов.

– Вроде переменился, – помолчав, сказала Пина. – Не глядит даже… Я на него смотрю, а он нет.

– Вон что! – внимательно глянул на нее Бирюзов, и Пина покраснела. – Это ты, по-моему, напрасно. Знаешь, как он трясся над твоими письмами? В деревню и в Красноярск на экзамены с собой возил. А на это не обращай внимания – он за пожар переживает.

– Почему?

– Кабы ветер не переменился. Фронт развернет в другую сторону, и, значит, мы эту полосу зря бьем. Да и народ нужен срочно – фланги держать. Боюсь все же, что просеку уже сейчас придется тянуть сюда. – Он рубанул рукой куда-то мимо стана. – И вообще без команды мы не удержим его. Что-то Гуцких не летит. Вообще много всякого. Об этих еще беспокоится. Им-то трын-трава не расти, а Родион отвечай за каждого.

– А рвать опасно?

– Да нет! У нас давно никто не пропадал по второму разряду.

– А у Родиона с рукой… не от взрывчатки?

– Нет. Это совсем интересное дело было.

– Какое дело?

– Третий разряд. Без примеси.

– Расскажи, Александр.

– Ну, слушай. Затушили мы тогда пожар в верховьях Лены. Дождик еще помог. Стали выходить. А как? Вертолеты тогда только-только начинались, и нам их еще не давали. Долго пропадали, потому что там такое отбойное место: ни дорог, ни деревень. Горы! И жевать уже нечего. Один способ – плотами. А река бешеная: заломы, шиверы да прижимы. И вот к вечеру, помню, по берегам каменные стены пошли, а нас несет. Пристать некуда совсем. Прет! Лаптем не затормозить. Темнеть начало, а нас пуще разгоняет. Что делать? На смерть не поплывешь. Родион-то рисковей других. Когда надо, это не человек, а кусок черта! Взял он стропы связанные да в излучину одну сиганул. Слышим крик сильный, раздирающий. Мы туда-сюда на плоту, а Родьку сковырнуло, потащило по воде, по камням. Он уж и так и этак, да где там! Мочалит парня. А бросить трос он не может – крышка всем! И ему тоже, одному-то, оставаться там невозможно. Не знаю, как он уж зачалился, намотал стропы на встречный куст. Остановил нас, да только руку себе попортил. Два пальца вывихнуло, а один совсем переломило… Ты слушаешь, Агриппина?

– Да, да, – торопливо сказала она.

– Он, Родион-то, двухмакушечный, – пояснил Санька.

– Что?

– Волосы у него в два вихра собраны.

– Ну и что? – недоуменно спросила Пина.

– Невезучий, значит.

– Да? – Какое-то непонятное волнение охватило ее. – И что дальше?

– В тот раз-то? Выбираемся потихоньку, а палец у него, смотрим, пропадает, язви его совсем. Ну, Родион его и отрезал.

– Сам?!

– А то кто же? – засмеялся Санька, сморщив свой нос-коротышку. – Доктор? Я знал, что Родион крови видеть не может, он не охотится никогда и не рыбачит. Мы-то в кусты попрятались, а он его по суставу финкой… Чего ты? А? Агриппина? Что ты?!

Пина прижала к глазам ладони и рыдала взахлеб.

С л е д о в а т е л ь. Товарищ Неелов, а кто первый из вас увидел?

– Колотилин. Запивошка-то. Да и другие туда бегали. Только я приказал, чтоб никто ничего не трогал до следствия. Он лежал под обрывом, так мы его там и оставили, а сами поплыли, чтоб у первой же избы сообщить, как положено… Кроме девчонки, считай, все видали, даже богомольный этот ходил…

С л е д о в а т е л ь. Кстати, а почему он дал такие показания?

– Показания? Баптист? Он же по своей вере ничего подписывать не может.

С л е д о в а т е л ь. Подписал.

– Ага! Значит, не весь он от Бога, кой-чего от человека есть… Это когда мы выбирались из тайги, у мужиков разговор с ним интересный был, на плоту-то.

С л е д о в а т е л ь. Что за разговор?

– Слов-то я уж не помню…

С л е д о в а т е л ь. А суть в чем?

– Да, можно сказать, что и разговора-то особого не было. Баптист сказал, что можно людям врать, если Богу правду говоришь. Но я этого ничего не слыхал. Может, и не было такого разговора.

С л е д о в а т е л ь. Минуточку! Был или не был этот разговор?

– А кто его знает?

С л е д о в а т е л ь. Слушайте, зачем вы крутите?

– Потому что Гуляев такой человек, что может сам на себя лишку наговорить.

Пожарники били полосу, и Пина, прислушиваясь к взрывам, загадывала, когда же наконец они ее добьют. Просекой и копанками, наверно, уже давно прошли, потому что стали слышны перекатные, хорошего наполнения взрывы издалека. Это Родион, видно, взялся с того конца. Сейчас дело пойдет. Рррр! Рррр! Три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять. Отказ? Пина подняла голову, даже рот раскрыла, и сердце забилось редко. Ррр-ааа! Десятый. Конечно, с Родионом ничего такого не может произойти, но лучше же, когда все в порядке. Один шнур, должно быть, длинней был, или Родион с запозданием запалил его.