— Да? Ну раз ты так хорошо обо всем осведомлена, значит, тебе известно и кто идет дальше по списку. Потому что до сих пор ты, ничем не рискуя, толковала о прошлом. Велика заслуга! Разве я не права? — горячится Мария.

— Не знаю, — отвечает Марибель с сомнением в голосе. — Дальше все не так ясно. Ведь мы, девушки, относились к нему гораздо лучше — и все более или менее одинаково.

— Ради бога! Перестаньте! — взывает к ним Ньевес. — Не понимаю, как вы можете спорить, когда… словно ничего особенного не происходит, но… в любой миг… в любой миг… Я не хочу исчезнуть! Я не хочу, чтобы исчез кто-нибудь еще!

— Успокойся, успокойся! — Мария снова обнимает Ньевес.

— Не понимаю, как вы можете спорить, — повторяет Ньевес.

— Каждый справляется со страхом как может, — выносит свое суждение Ампаро, глядя на всех снизу вверх, так как все еще сидит, обнимая Уго, который вроде бы заснул.

— Эти… исчезновения происходили в определенном ритме… где-то раз в двенадцать часов, — с непонятным безразличием сообщает Хинес. — Значит, пока… если и вправду наблюдается такая цикличность, у нас имеется довольно большой запас времени. Пока нам нечего опасаться.

— Мне бы и вообще нечего было опасаться, если бы я не вела себя как доверчивая дурочка, — заявляет Марибель.

— Марибель, ты не имеешь никакого права… — сурово обрывает ее Хинес.

— Знаешь, о чем я мечтаю? — перебивает его Мария, обращаясь к Марибель. — Знаешь? Только представь себе: мы добираемся до поселка… там полно людей, и они нам сообщают, что произошла всего лишь превентивная эвакуация… Вот бы я тогда посмеялась!

— Мы бы все тогда с удовольствием посмеялись, Мария, — говорит Хинес.

— Не уверена, что все… Не уверена, что все… Кажется, здесь есть такие, кто зациклился на мысли, что все мы должны заплатить за их грехи, хотим мы того или нет.

— Давайте прекратим спор, — предлагает Хинес. — Ньевес совершенно права: от этих перепалок нет никакой пользы. У нас сейчас есть только одна задача: дойти до города. Думаю, с этим все согласны. Я, со своей стороны… Скажу вам одну вещь: если мне доведется выпить чашку только что сваренного кофе и вымыться… тогда пусть хоть конец света настанет! Мне уже все равно, мне уже совершенно все равно.

— Ладно, надо бы поднять Уго, — добавляет он несколько секунд спустя, нарушая настороженное молчание, вызванное его словами.

— Что касается кофе… это не так уж и трудно, — говорит Ампаро, пока они все вместе ставят на ноги Уго, — надо только найти плиту с газовым баллоном.

Вверху, над их головами, небо окончательно просветлело и обрело прозрачность, какая случается лишь перед самым восходом солнца. Видны только самые яркие звезды — редкие, затерявшиеся в бескрайности небесного свода, как крошечные частички, спасшиеся от солнца, которое уже запылало позади гор. Блеклая и прозрачная ясность придает рощицам и оврагам, всему пейзажу, невероятную мягкость, делая его сравнимым с женской наготой, как это свойственно картинам природы только тогда, когда мы созерцаем их в сумерки.

Ньевес и Ампаро, поддерживая Уго и Марибель, уже вышли на дорожный асфальт, они идут медленно; то и дело слышатся стоны и жалобы, то и дело приходится делать остановки. Мария и Хинес все еще не покинули площадки, они вешают на плечи немногочисленные сумки — свои и чужие. Когда Мария уже собирается двинуться к шоссе, Хинес удерживает ее со словами:

— Не цепляйся к Марибель.

— Это я к ней цепляюсь? Да она сама…

— Знаю. Но постарайся понять: она только что потеряла мужа и… дома у нее остались дети. Вся эта паранойя с Пророком — лишь попытка как-то объяснить самой себе свалившиеся на нее несчастья.

— Ага, только вот эта паранойя почему-то мигом распространилась и на твоих друзей, и… нам и так уже досталось выше крыши, не хватает только всем посходить с ума.

— Да знаю я, знаю… Послушай, еще одна вещь… прости, что я… до меня не сразу дошло, что ты хочешь скрыть… продолжать скрывать…

— Ах, ты про это! Ну все ведь обошлось. Все в порядке.

— Меня удивило…

— Неохота помирать шлюхой. Все-таки большую часть жизни я была другой. Не желаю завершать земной путь в покаянных одеждах.

— А кто сказал, что мы все умрем?

— Мы все умрем… — говорит Мария с затуманенным взором, но тут же видит, какое выражение появилось на лице Хинеса, и весело добавляет: — Когда-нибудь, милый мой, когда-нибудь.

— Ладно. Да тебя ведь и нельзя назвать шлюхой в обычном смысле слова. Я, во всяком случае, отношусь к тебе иначе…

— Брось! Ты очень добрый и очень особенный. Но вот твои друзья… Уверяю тебя, ни один ни минуты не сомневался, что девушка, которую ты притащил с собой, спит с тобой за деньги. И я не желаю под конец жизни чувствовать вокруг такое отношение к себе.

— Значит, ты еще в этом не погрязла.

— Слушай, я не нуждаюсь в твоих поучениях. Если ты не против, я сама озабочусь неувязками в своей биографии.

— Прости…

— Нет, это ты меня прости. Ты ведь прав, но…

— Кроме того, у тебя нет никакого повода для беспокойства. Тут имеется своя положительная сторона: раз мы с тобой на самом деле никакие не жених и невеста… и, что важно, ни разу не согрешили, значит, Пророку, который все видит, нет причины тебя наказывать.

— Это у тебя шутки такие, да?

— Ну сама знаешь: одну свечку надо ставить богу, другую — черту. Одну — Пророку, другую — инопланетянам. И про вирус не забывать.

— Смейся-смейся — досмеешься…

— Ты только подумай, какое разочарование испытает Марибель… Она, бедняжка, еще не до конца разобралась в ситуации. А ведь это всего лишь вестник ангела-истребителя.

— Опять придуриваешься?

— Дело, наверно, в том, что я постепенно теряю веру — веру в разум, хочу сказать. Но знаешь что? Я очень рад, что познакомился с тобой. Когда ты рядом, я чувствую себя гораздо лучше… даже до того, как выпью первую чашку кофе.

Мария с Хинесом бегут вдогонку за четверкой идущих по дороге. Солнце заливает раскаленной лавой выемку между двумя горами, заслоняющими горизонт. В самом центре площадки сиротливо стоит, заметно наклонившись, газовая лампа. Газ в маленьком баллончике закончился; никто не удосужился закрыть кран, и за ночь пламя сожгло все горючее.

Когда-то давно дорога, ведущая из Вильяльяны, заканчивалась в Сомонтано и до начала шестидесятых годов служила для города единственным средством связи с миром. Так что узкое шоссе, по которому устало шагают шестеро путников, было построено сравнительно недавно и пролегает по гористой местности, где никто никогда не возводил жилья.