Ампаро, Ньевес, Уго, Ибаньес и даже Марибель уже не бросают друг на друга тайком виноватых взглядов, но и не смотрят открыто, как бывает, когда в глазах застывает мольба о помощи, когда человек надеется найти хотя бы в чужом взоре твердость, отсутствие страха, которых ему самому так не хватает. Сейчас они смотрят куда-то в сторону — так же стыдливо и фальшиво, но в сторону; они вглядываются в окружающую их темень, в черные глыбы мрака, за которыми кроются холмы, освещенные лишь светом звезд, те холмы, что теперь, после того как люди долго созерцали огонек лампы, кажутся им растворившимися в темноте, словно в море мутных и коварных чернил.

А вот Хинес, наоборот, сидит, обхватив голову руками и поставив локти на колени, как будто ищет уединения, возможности предаться размышлениям или же просто отдохнуть. Мария ошарашенно взирает на картину, которую составляют теперь все эти люди, и не верит своим глазам. Она лишь мотает головой и переводит взгляд с одного на другого, по очереди изучая выражение их лиц и позы и пытаясь обнаружить хоть что-то еще — что-то, кроме страха и покорности судьбе.

— Но… это же просто смешно, — говорит она наконец. — Не можете же вы все… Хинес, ради бога, ну хоть ты скажи что-нибудь. Ты-то ведь не думаешь…

— Какая разница?.. — Хинес приподнимает голову и слегка поворачивает ее в сторону Марии. — Какая разница, отчего нам надо спасаться… от Пророка, от ядерной катастрофы, от нашей собственной совести… Цель у нас одна: идти дальше, бежать от случившегося как можно дальше и искать нормальную обстановку, цивилизацию… если только она еще где-то существует.

Хинес с трудом, явно преодолевая боль, поднимается на ноги, борясь с усталостью, накопившейся после долгого перехода. Он разминается после сидения в неудобной позе, стряхивая свои сорок с лишним годков.

— Мы должны отдохнуть. — Он с гримасой боли растирает поясницу. — Но необходимо установить дежурство…

— Дежурство… — эхом вторит ему кто-то, и по интонации можно легко догадаться, что этому человеку прежде и в голову не приходила такая мысль.

— Дежурить будем, само собой, по двое, — уточняет Хинес. — Если кто совсем без сил, пусть отдыхает, во всяком случае пока. Лампа будет гореть. Костер… Если будет нужно, разведем и костер.

— Но…

— Диких животных в этих местах не водится, — говорит Хинес устало, но все же непререкаемым тоном. — Мы же не в Серенгети.[14]

Мария по-прежнему сидит на земле, она долго и пристально, слегка наморщив лоб, смотрит на Хинеса, и на лице ее написаны скорее любопытство и удивление, нежели восхищение или одобрение.

Птицы галдят как сумасшедшие, они чирикают и шумят, приветствуя наступление нового дня. Птиц столько, что их крики кажутся агрессивными, неистовыми и оглушающими. Еще не погасли звезды, вернее, погасли еще не все; ночью звезд было столько, что, можно сказать, и сейчас небо еще буквально усыпано ими. А вот цвет небесного купола уже изменился, и сейчас он сделался бледно-серым, почти прозрачным, слегка коричневатым там, где вечером село солнце, и подкрашенным розовыми оттенками там, где солнцу предстоит вновь появиться. Температура немного снизилась, но свежее не стало. Какое-то время назад ветерок совсем пропал.

На площадке справа от дороги сквозь дрожащий утренний свет рисуется странная и неприглядная картина: на земле вповалку лежат люди в измятой одежде. На некотором расстоянии от спящих можно различить смутные очертания еще двух человеческих фигур. Газовая лампа по-прежнему стоит в центре, но сейчас ее трудно заметить сразу, поскольку огонь больше не горит, а без живущего в ней неровного пламени она превратилась всего лишь в серый и не заслуживающий внимания предмет.

Скрюченные людские тела лежат неподвижно. Но совершенно неожиданно один из тех, кто расположился отдельно, резко дергается, потом вытягивается, потом приподнимается и садится, и только тогда становится понятно, как именно он лежал, где у него была голова, а где ноги. Это Уго, он проснулся, вскрикивая и нервно озираясь по сторонам, как просыпаются после кошмарного сна. Его крики немедленно будят остальных.

— Что за вопли?! — спрашивает Уго, вытаращив глаза. — Кто кричит?!

Все, кто спал на площадке, приподняли головы, кто-то сел, а кто-то даже вскочил на ноги. Испугавшись не меньше Уго, они судорожно оглядываются, ожидая увидеть что-нибудь ужасное.

— Это ты, Уго, ты сам и орал! — говорит наконец Хинес, все еще с трудом выговаривая слова. — Тебе… тебе приснился кошмар, поэтому ты переполошился…

— Да нет же! Вы что, не слышите? — настаивает Уго, и с лица его не сходит паническое выражение. — Там кто-то вопит без перерыва! Неужели никто не слышит? Просто истошный крик и…

Уго внезапно бросает взгляд на небо. Ампаро первая соображает, в чем дело, пока остальные пребывают в плену животного страха.

— Птицы! Да птицы это! — торопится успокоить их Ампаро, потом она неуклюже подается вперед и обнимает Уго. — Это птицы кричат, Уго, успокойся, здесь их тьма тьмущая.

Хинес с облегчением вздыхает. Другие тоже вроде бы успокаиваются, а некоторые даже снова растягиваются на земле.

— А кто был с Уго? Кто дежурил вместе с Уго? — спрашивает Хинес, пока Ампаро гладит по голове Уго, который всхлипывает, как малое дитя.

Хинес продолжает оглядывать присутствующих в ожидании ответа и вдруг вскрикивает:

— А где Ибаньес?

Хватило одного этого вопроса, трех слов, чтобы все опять занервничали.

— Кто-нибудь знает, где… — снова спрашивает Хинес. — Кто был вместе с Уго?

— Его нет… нет, — говорит Мария.

— Может, он уже встал, может, ему приспичило… — высказывает догадку Ньевес.

— Глядите, — показывает Ампаро, мотнув головой. — Вон его сумка, он ведь был с этой сумкой.

— Ибаньес! Ибаньес! — кричит Хинес. — Дьявол! Кто дежурил в паре с Уго?

Хинес уже успел встать, следом за ним вскочили Ньевес и Мария. Ампаро испуганно обводит глазами товарищей, она тоже хотела было вскочить, но не может — обнимает Уго. Тот выглядит совершенно раздавленным, и кажется, будто ничего вокруг не замечает. Марибель продолжает сидеть на земле и крутит головой во все стороны. Какие-то птицы, скорее всего ласточки, прочерчивают по небу кривые линии. И тем не менее создается впечатление, что птиц все же маловато для столь мощного и пронзительного гомона, который заполняет собой мир вокруг.

— А Уго вовсе и не дежурил, — вдруг заявляет Марибель с удивленным видом, словно эти слова поразили в первую очередь ее саму.

— Разве? — говорит Хинес. — Но тогда…

— Ибаньес дежурил… со мной.

— Но… ты ведь спала.

— Да, я ненароком заснула.

Хинес как-то по-особому, с растяжкой, хмыкнул и медленно потер рукой глаза. Реакция Марибель, ее сонная одурь вроде бы свидетельствовали о том, что она и вправду спала, спала крепко, и что, кроме всего прочего, ей еще нужно какое-то время, чтобы окончательно прийти в себя.