Побрел, превозмогая слабость и жажду. Шел несколько часов, а словно с места не сдвинулся — пейзаж не изменился, ни светлее, ни темнее со временем не становилось. Зато как-то враз обрушилась ночь, а с ней пришел жуткий холод. Но с этой напастью справился, читал об одной хитрости эфирных стихийников. Завернулся, будто в невидимые одеяла, в несколько воздушных прослоек — такие свое тепло сохранят, не выпустят. Обессиленный и обезвоженный, провалился в сон.

Наутро продолжил путь, хорошо хоть догадался перед сном выжечь боевой магией стрелку-направление в покрытой трещинами земле. На сотни метров вокруг одно и то же, крутанись на месте, враз растеряешься — куда шел, откуда.

Пыль намертво въелась в кожу, та зудела, губы растрескались, в глазах все давно слилось в одно сплошное серое пятно. Но — брел. Назло, кляня судьбу и всех богов. Наконец слабый ветерок донесся спереди, обласкал воспаленные веки. А спустя какое-то время появились чахлые кустики, им Данстор обрадовался как родным. Через час или два и небо посветлело, в зените угадывалось солнце, а путь пересек почти обмелевший ручей. За ним раскинулось поле — припыленное, блеклое, но несомненно живое.

Вскоре вышел и к первому поселению с пяток покосившихся домов.

— Эй, малец, — окликнул он озорника, гонявшего хворостиной курицу. — Что за место, как называетесь?

Мальчишка недоверчиво скосил глаз, оценивая грязного запыленного незнакомца, прикидывая, не погнать ли и того хворостиной от двора. Задержался на шраме, передумал. А вдруг лихой человек? Обозлится еще, далеко живым не уйдешь.

— Дак Малые Ко́пенки же, — буркнул местный житель.

— Вижу, что невеликие… Город какой рядом?

— Эвджилер, — махнул он неопределенно рукой.

Название тоже ни о чем не сказало. Такому мальцу, поди, пара десятков домов с храмом — уже столица.

— Еще больше, — поморщился Данстор. — Крупный город, такой, чтоб пути торговые или порт был.

— А, так Лунсар, стал быть…

Лунсар это хорошо.

— В какой он стороне, знаешь направление?

Малец чуть призадумался и уверенно указал сторону:

— От нас на закат, батька прошлой осенью ездил. Только слышь, дядя, на своих двоих долго идти будешь…

Лунсар на западе от этих мест. Значит, Дассамор в противоположной стороне.

— Так, получается, Дассамор на восходе, далеко до него? — Данстор быстро сориентировался по солнцу и указал рукой на восток. И вдруг сообразил, куда показывает — откуда сам пришел.

— Какой еще Дассамор, чего городишь? — не понял малец. — Там Пустошь только.

— Земли Дассамор! Замок такой!

Малец опасливо попятился, но не сдержался, покрутил пальцем у виска. А еще раззявил заранее рот, мысля закричать, если лихой чужак вздумает чего учинить. Данстор плюнул и поспешил убраться, толку-то с огольца.

В Эвджилер вышел к вечеру. Городом назвать его сложно было, скорее деревня разросшаяся. Но пара улиц камнем вымощены, и даже постоялый двор имелся. В карманах нашлись несколько монет, а с ними неважно стало — кто такой, откуда. И умыться дали, и поесть, и одежду бойкая дочь хозяина обещала к утру почистить.

— Эй, отец, — осторожно спросил Данстор хозяина, поблагодарив за ужин. — Я тут человек новый, проездом. Скажи-ка, а что за земли на восток отсюда лежат?

— Дак никакие не лежат, — хмыкнул на «отца» мужик, нестарый еще, лет сорока. — Пустошь там, нет ничего. Зверья и то не водится, птицы не летают.

— А до нее было что? И про земли такие — Дассамор — слышал?

— Чудно́е название… Не, не слыхал. Вроде и было что… а вроде и всегда там Пустошь была. Вот же спросил! Никогда о том не думал, а сейчас вроде как память заело. Кто вспомнит-то за давностью лет…

Туманное подозрение расщеперило лапы, легло пауком на сердце.

— Отец, — вкрадчиво спросил он. — А год сейчас, напомни, какой?

— Ну даешь, — глянул недоверчиво мужик. И вдруг понимающе заулыбался. — Беглый, штоль? В лесах отсиживался? Тыща двести пятьдесят третий от начала Империи… Эта, храни боги владыку Нердеса.

Последнее он добавил с сомнением. Видимо, обозначил так свою законопослушность перед незнакомцем, сам в нее не особо веря.

Данстор застыл на месте. Цифры в голове не улеглись, разум отторг. А вот имя императора… Такое нарочно вслух не перепутаешь. Крепка имперская власть, всякий своего правителя знает. И Данстор знал — императора Крондеса. А рождение наследника его, Нердеса, только в этом году всей страной славили.

Двадцать восемь лет. Если заглушить вопящий глас разума, поверить в невозможные слова, то двадцать восемь лет куда-то выпали.

— Хозяин, — на «отца» не решился. — Зеркало есть?..

Трясущимися руками принял потемневший от времени серебряный овал в рамке. Двадцать восемь лет да двадцать своих прожитых. Глянул.

Шрам слева усох, скукожился побелевшей бечевой. Вчера только был уродливой розовой жирной гусеницей. Межбровье прорезала глубокая морщина, разгладил пальцами — не вышло. Не юноша, не старик, а будто по-своему это время прожил. Мужчина, скорее, лет тридцать-тридцать пять. И глаза почернели, будто навеки последнее запомнившееся видение в них застыло.

Всмотрелся пристальнее в эту черноту и враз обрушились видения, одно другого ужаснее. Вроде свои воспоминания, а вроде и не сам это все творил, будто со стороны наблюдал. Вот когтистая Тьма за спиной, а вот уже внутри него, заполняет всего без остатка, вышвыривает ненужное — человечью душу. Та вопит, летит следом, не желает с насиженным гнездом расставаться.

А Тьма радуется новому вместилищу, брызжет из пальцев черным пламенем. Дед тянет в ужасе руки — его первым и обратило в пепел. А злой дух в человечьем обличье веселится, кружится в смертоносном вихре — нет ему больше преград! Дома, поля, деревья — все в пыль! Ничему живому не бывать! Смерчем кружится, выжигая воздух и землю. Мое, все мое! Сортсъель, вдруг всплыло незнакомое слово. Так духа зовут. А за ним, причитая, вырванная душа — наиграется ли, отдаст грешное тело?

Нет для темного духа ни времени, ни расстояния, он другими мерками мыслит. Наигрался, выдохся. Без сожаления выбросил потрепанную оболочку и устремился в другие миры, новые жертвы искать. Взвизгнула душа, как верная собачонка, ринулась обратно, а там и Данстор в себя пришел.

Не было больше земель Дассамор, они же прежде Инген-Гратис, все выжгло беспощадной Тьмой. И пыль — не пыль, а то что от живых осталось. Хотел ты, дед, родовые земли вернуть — забирай, теперь твои по праву, никто на них больше не позарится, даром никому не нужны. Внук твой собственными руками их выжег, да тебя, дед, порешил…

— Что ж я такое… — глухо прошептал он зеркалу.

— Да кем бы ни был, — откликнулся хозяин, не обратив внимание на оговорку, — По мне, лишь бы не каторжник да платил вовремя, а там — живи себе кем хошь…