Метрики порой велись нерегулярно, а во Всесветную войну и вовсе несколько лет выпали из истории, тогда на помощь приходили разрозненные летописи. Генеалогическое древо разрасталось с каждым днем поисков, и это только две ветви, не считая остальных уехавших первых детей и внуков Интальда. А и плодовитый род! Чем крыжт не шутит, пусть несколько сотен лет прошло, но наверняка и сейчас в Ровеле есть те, что несут в себе его каплю крови.

Узнать бы только точно, хотя бы одного истинного, несомненного потомка найти! А там сангинем магике, как с присвистом называл ее мерзкий упырь, сама на остальной род выведет. Данстор даже разыскал старинный особняк, когда-то принадлежавший искомой семье, но там, увы, ловить было нечего — продан еще в прошлом веке совершенно чужим людям. Примерно тогда же и развесистые гроздья, тщательно выводимые в генеалогическом древе на бумаге, начали хиреть, заполняться пробелами.

Почти три недели ушло на то, чтобы почти вплотную подобраться к текущим временам. Под прицелом остались только несколько вероятных наследников, да и у тех родословие уже вызывало большие сомнения. Был бы какой-то способ наверняка знать! А то не раз ему попадались уже случаи усыновления в семьях, да и за верность супругов кто поручится? Данстор потихоньку начал приходить в отчаяние.

Даже возвращался в тот особняк, пытался разузнать о прежних хозяевах, да все без толку. А ошибиться нельзя! Пойдешь по ложному пути — и весь труд насмарку. Да и не кичился уже никто спустя шестьсот лет тем, что у него великий Интальд был в предках — захирело родословие, забылось.

Старому Конбертусу даже врать особо не пришлось — вот, мол, домашнее задание на лето, исследование по истории Академии. Ветвистую схему архивариус оценил, отметил внушительный труд студента.

— Да, со всем тщанием подошел… Я ведь и сам когда-то интересовался. Великий человек, великий! Большая честь такого предка иметь. Да только и сами потомки забыли уже, коли есть такие, никто им больше не хвалится. Да и что хвалиться, когда сам никто? Велика ли заслуга такого пращура иметь, если сам из себя ничего путного не представляешь? Одна только сумасшедшая Евсенья и поминала к месту и не к месту…

— Евсенья? — насторожился Данстор.

— Городская полоумная, — отмахнулся архивариус. — Старуха местная. Отец ее за долги семейное гнездо продал, давненько это уже было, сам дитем еще был. Новые-то хозяева хоть с уважением подошли, повесили табличку, что когда-то здесь сам Интальд Премудрый жил. Отец тот, значит, спился, жену за собой в могилу утащил, а Евсенья, считай, с самого детства в подворотнях, осталась беспризорницей. Жалели ее многие, да только люди же такие — пожалеть все горазды, а хлеба дать или монетку подкинуть — там самим мало. Ты, сынок, работай, работай, не стану отвлекать. Я ж сам уже как книга никому не нужная — дай только слушателя найти…

— Господин Конбертус, да что Вы такое говорите! Я с удовольствием послушаю. Так она, стало быть, себя потомком Интальда мнит? И где ж она теперь?

— Да не мнит, такова и есть. Вон же она и у тебя в схеме отмечена. Но метрики одно, они и врать могут, а тут правнучка самая что ни на есть настоящая. Не знаю уж, как вас там на этот счет учат, а в народе сказывают, что Академия детей Интальда всегда привечает. Так и Евсенья — как бы она, не будучи магом, там постоянно ошивалась? Это ж она только летом в городе, а как зима — так и нет ее. Внутри Ровельхейма ее никто не видел, а вот возницы не раз ее у стен высаживали. Встанет, говорили, прижмется к камням, а те будто светом озаряются, искорками подмигивают. Как-то же там пряталась. Чудны дела…

Если это не явный знак, то что? Данстор замер, подобрался.

— Так а где же она теперь?

— А кто ж ее знает. Может, померла. Старуха она уже, а без своего угла всю жизнь прожить — оно здоровья не добавляет. Лет десять ее уже не видели, говорят, в сторону Леса подалась. Живет там где-то на границе отшельницей, если звери еще не загрызли. Да только кому такая блаженная сдалась? Натерпелись от нее за эти годы: то не своим голосом всем несчастья пророчит, то в лужах посреди площади постирушки затеет, а сама голышом ходит, то крысу поймает да живьем кому в тесто подкинет. То ли в детстве умом повредилась, то ли уродилась такая, что с несчастной взять? Бед особых не учиняла, и ладно… Вот тебе и правнучка. Говорю ж, как тут родословием гордиться, когда саму на смех подымают?

Прощаться, а значит объяснять внезапный свой отъезд, Данстор не стал, выехал из Ровеля следующим же утром. Долго не размышлял, подался на запад — до ближайшей границы с Лесом семь-восемь часов езды. Дальше какой-то деревушки возница наотрез отказался ехать.

— Не любят на границе гостей незваных… Заморочат, глаза отведут, дорожку спутают. Ты уж дальше сам, молодой господин, а то в деревне проводника возьми, им виднее, как сговориться. А уж я в сторону Леса ни ногой!

Блаженную старуху даже искать не пришлось. За небольшую денежку на постой согласился пустить к себе местный староста — лестно ему стало приветить у себя мага, пусть и студента еще. Данстор представился зельеваром, кто ж проверить сможет его магию на соответствие? Мол, практика у него такая летняя — редких трав подсобрать. А в Лесу, говорят, у них самая сила.

— Ты это, паря, смелый больно, — с сомнением протянул лысоватый грузный мужичок, опростав стакан местной сивухи под жареную курочку. — Про Лес верно бают, сила в той земле большая. И нам маленько перепадает, видал, какие тыквы вымахали у меня позади дома? Так то второй урожай уже! Земля тут плодовитая, не отнять… Стали бы иначе люди так близко к границе селиться? Только вот ближе идти не моги, а чтобы в сам Лес соваться — и думать забудь. Сгинешь ни за что. У нас тут как бы договор негласный — мы за западный плетень деревни не ходим, зато и скот наш не трогают, и посевы целехонькие.

Данстор изобразил глубокое расстройство.

— Ты вот что… Если прям из самого Леса тебе трав надо, то лучше особого человека найди, сам не суйся. Такого, чтоб Лес с миром отпускал. И у нас есть одна, почти на самой границе живет, Евсенья-безумица, да только с ней о чем-то договориться, — досадливо махнул он рукой. — Проще с младенцем неразумным объясниться. Так что завтра вверх по реке езжай, там Велёсовка будет, за ней Жмаховка, там уже и сыщешь себе человечка нужного.

Еще до рассвета Данстор покинул словоохотливого хозяина. Чуть начинал уже розоветь небесный полог, и Данстор, сориентировавшись, двинулся в противоположную заре сторону, за запретный плетень. Прав был староста — богатая земля, щедрая. Еще только июнь на исходе, а кусты уже ломятся от крупной наливной ягоды, ветви яблонь провисли под тяжелыми плодами. Зелень яркая, изумрудная, и чем дальше, тем пышнее трава. Только что это? Чем дальше шел Данстор на запад, тем темнее становились листья, будто грозовое облако накрыло. Данстор глянул наверх — нет, чистое небо, справа рассвет занимается. А слева будто тень раскинулась. Тогда он понял — вот она, граница. В тени деревьев он не сразу приметил шалаш.

Да и шалаш ли? Не из обломанных сучьев сложен, а будто сухостой сплелся кроной в крышу, а стволами в стены. Внутри на травяной циновке металась в полусне седая старуха. Иссохшая, сморщенная, нечесаные волосы свалялись паклей, пальцы скрюченные.