Фемистокл всегда улыбался, вспоминая свое соперничество со спартанцами. Ксантипп же после минутного колебания решил все-таки принять столь необходимое пополнение.

Из того, что видел Аристид, следовало одно важное заключение: спартанским царям пришлось оставить дома только женщин и детей. Никто из архонтов Афин не мог и предположить, что Спарта соберет такую огромную армию. Он нервно сглотнул, напомнив себе, что никогда ни один спартанец не строил стену, не обжигал горшок, не рубил дрова для очага. Весь ручной труд в Спарте выполняли илоты. Сами же спартанцы – с семи лет и до шестидесяти, когда они наконец складывали оружие, – все светлое время дня занимались физической подготовкой и совершенствовали воинское мастерство. Равных им в Греции не было. Война была их призванием, их единственной целью. Вот только будет ли этого достаточно, спрашивал себя Аристид.

Стена, на которой он стоял с Фемистоклом, представляла собой фундамент, окружавший город, хотя после ухода персов к строительным работам удалось привлечь тысячу каменщиков с бригадами. Им заплатили серебром, добытым из руды в Лаврионе, очищенным, сформованным и отчеканенным в виде монет с изображениями Афины и Геракла. Серебро они тратили на рынках города, покупая то немногое, что могли найти. Камень за камнем стену отстраивали заново.

Людей нужно было кормить, и рыбацкие лодки выходили в море каждое утро, а затем снова на всю ночь, со свисающими с бортов фонарями для привлечения любопытных кальмаров. К тому времени шесть поврежденных галер переоборудовали в торговые суда с грузовыми трюмами вместо лавок для гребцов. Этот крохотный флот добрался через Эгейское море до Крита и доставил в родной город мясо, дрова, инструменты, жизненно необходимое масло и благословенное вино.

Небольшие успехи позволяли таким людям, как Аристид, надеяться, что в конечном итоге они смогут восстановить прежнее состояние, если их просто оставят в покое. Его народ выстоял. Если ночью проносилась буря, они выходили в сырое утро и точили инструменты. Если где-то лежали тела, они хоронили и оплакивали мертвых, но продолжали жить. Так они поступали всегда, и с гордостью большей, чем многие другие.

В этом году, названном в честь Ксантиппа как архонта-эпонима, от них требовалось одно: повернуть вспять персидское войско, подобного которому не видел мир.

– Они идут, – сказал Фемистокл.

– Да, вижу, – вздохнул Аристид.

Фемистокл сердито посмотрел на него:

– Ты отказываешь мне даже в простых удовольствиях? Я рад. У нас получилось – мы заставили их выйти.

– Я слышу «мы», но, думаю, ты имеешь в виду «я», – с невеселой усмешкой сказал Аристид, не сводя глаз с идущей спартанской армии.

Впечатляющее зрелище внушало ему ужас, страх и благоговейный трепет.

Фемистокла возмутили слова собеседника.

– Я не отрицаю ничьей роли в спасении города. Как такое возможно? Просто… я сделал больше. Если по возвращении ты обнаружишь воздвигнутую в мою честь статую, не удивляйся. Возможно, где-нибудь на Акрополе. Из бронзы или белого мрамора. Должно быть, ты также найдешь и что-то похожее в твою честь. Представь, ты у моих ног и смотришь с обожанием вверх.

Аристид оглянулся. Они никогда не были друзьями. Более того, действовали друг другу на нервы много лет – столько, что и сами уже не помнили. Однако в последнее время Аристид начал признавать, что ему скорее нравится человек, которого он так сильно недолюбливал. Фемистокл никогда не упускал случая уколоть и позлить его, но они стояли на одной стороне, и им нравилось одно и то же. Пожалуй, только это на самом деле имело значение.

– Ты точно не хочешь выводить наших гоплитов? – спросил Аристид. – Думаю, я мог бы управлять городом в твое отсутствие. Если, конечно, ты этого хочешь.

– Людям нужно кого-то любить, – ответил Фемистокл. – Кого-то, кто вдохновлял бы их. Они видят во мне отца. Более того, я лично знаю всех рудокопов и чеканщиков. Знакомить тебя с ними сейчас нет времени.

Аристид внимательно посмотрел на этого гордеца, за которым наблюдал тридцать лет. За это время Фемистокл превратился из молодого афинского льва в мощного льва с серебряными прядями в гриве. Нет, все-таки он определенно раздражал.

Раздражала не только насмешливая манера, предназначенная вывести из себя серьезного человека, но и тот ничтожный факт, что Фемистокл сохранил так много волос. Он выглядел сильным и жизнерадостным, тогда как Аристид облысел и сбрил комичные остатки. Он не думал, что это так уж важно, хотя ему было немного стыдно за себя. Никто, даже он сам полностью не избавился от тщеславия. Аристид ощущал тяжесть прожитых лет, особенно по утрам, когда ныло, кажется, все и первые шаги отдавались болью. Перспектива идти на войну бок о бок с молодыми спартанцами немного пугала.

Аристид стиснул зубы, и на шее напряглись сухожилия. Он сделает что должен, чего бы это ни стоило. Наверное, Фемистокл чувствовал то же самое, но прилагал немало сил, чтобы внешне все выглядело легко. Или, возможно, что-то действительно давалось ему легко. Жизнь представлялась Аристиду жестокой борьбой, что только добавляло ей ценности. Фемистокл понимал это… Нет. Аристид покачал головой. Одной Афине известно, что и как понимал Фемистокл.

Между тем восемь тысяч афинских гоплитов вышли из города и остановились на равнине к западу. Доспехи отливали золотом на солнце, свет отражался от широких щитов, шлемов, копий и поножей. Многие были в расцвете молодости и сил. Другие стояли еще на Марафоне, одиннадцать лет назад.

Аристид с гордостью оглядел их. Собрание избрало его полемархом. В любой другой области, в любой другой год его восемь тысяч были бы грозной силой, предметом зависти или ужаса для всех, кто их видел. Однако в этот день афинские гоплиты, прикрыв ладонями глаза, наблюдали за строем спартанцев в развевающихся красных плащах. Идя навстречу союзнику, спартанцы не несли перед собой щиты, доверив их сопровождавшим армию илотам.

Их было столько, что даже не верилось.

– По правде говоря, я не завидую тебе, Фемистокл, – сказал Аристид. – Управляй своими рудниками. Я пойду с ними.

– Думаю, ты все же мне завидуешь, – вздохнул Фемистокл. – Но кто может тебя винить?

Аристид пропустил реплику мимо ушей. Спартанская армия, казалось, росла и ширилась с каждым шагом. Любой, кто сам стоял на полях сражений, наверняка почувствовал бы, как колотится сердце. Легко и приятно говорить, что они союзники, но у многих от одного только вида этих марширующих в красных плащах колонн на затылке шевелились волосы. Он почувствовал, как участилось дыхание, словно у старой собаки, услышавшей охотничий рожок.

– Мне трудно представить силу, способную победить этих людей, – признался Аристид. – Но если я не вернусь…

– Ты вернешься, – заверил его