— Думаю, что нам стоит встретиться и поговорить, — продолжил мужчина.

— Поговорить о чем?

Может, это Садиков звонит? Мелькнула спасительная мыслишка, но она тут же прогнала ее прочь. Его голос она узнала бы наверняка. Слишком уж тот был противным и запоминающимся.

Нет, это был не Садиков.

— О том, к примеру, что у вас непомерно здоровый аппетит.

— То есть?!

Она ни черта не понимала! Сидела на диване с трубкой возле уха и, расширив глаза от удивления и страха, пыталась осознать, во что еще она успела вляпаться, сама того не ведая.

— Мы не в состоянии заплатить вам столько, сколько вы требуете, — запросто так объяснил ей ее невидимый собеседник.

— Но я! Я не…

— Либо мы вам платим первоначально запрошенную сумму. Либо… — перебил ее, не дослушав, мужчина, разбавив свой бесстрастный голос явной угрозой. — Либо мы вас просто-напросто ликвидируем.

Вот и все!!! Вот вам и еще один метр жесткой веревки из шляпы фокусника. Только теперь, кажется, она не свернется у ее ног ровным тугим кольцом. Теперь, кажется, веревочка плотно затянется на ее шее.

— Гришенька… — острые Ленкины коготки царапнули по двери его кабинета. — Гришенька, к тебе можно?

Вот так-то оно будет лучше.

Писарев довольно хмыкнул, но тут же погасил улыбку, спрятав ее до поры до времени. Не нужно давать ей понять, что он торжествует победу. Он все еще сердится на нее.

Да, сердится! А как бы вы думали?!

Он сердится на свою молодую жену за то, что та никак не запомнит, как правильно произносится его имя.

За то, что не понимает, в чем можно, а в чем нельзя ходить по дому, полному молодых здоровенных мужиков. Кстати, количественный состав их неплохо бы уменьшить.

В этом месте Писарев озадаченно поскреб пятерней только что выбритый подбородок. Зудел тот нещадно. Никакие супермодные и супердорогие пенки, гели и крема не помогали. И так было смолоду, еще когда с Танькой…

Так, остановись, Григорий Иванович! — приказал он себе тут же строго.

Никаких больше мыслей про Таньку. И так чуть было с больной своей головы не наделал дел, решив вернуться в прежнюю семью. Чуть было не остался без последних подштанников. Хорошо, вовремя одумался, а то торжествовала бы сейчас Ленка победу, а не скреблась виновато в его дверь.

— Да, заходи, — милостиво разрешил он, когда законная супруга вдруг затихла там. — Лен! Заходи, чего ты?

Дверь открылась, и, о чудеса чудесные, Ленка вошла, неся перед собой поднос со свежеприготовленным кофе и пирожными. Теми самыми, кстати, которые он так любил.

— Я тут подумала, что, может быть, тебе кофе захочется, — почти с испугом проговорила она, робко останавливаясь возле его стола. — Пирожные вот… Твои любимые…

— Спасибо, крошка, — Писарев капризно выпятил нижнюю губу. — А сливки где? Сливки забыла?

— Нет, не забыла, все здесь.

Лена поставила поднос перед ним на столе и, соблазнительно изогнувшись, принялась суетиться. Ложка сахара в чашку. Туда же несколько капель густых сливок из крошечного стеклянного молочника. Размешала, пододвинула, не забыв поцеловать его в висок.

— Приятного аппетита, — проворковала она, чуть отошла в сторону и замерла, загородившись от него, как щитом, серебряным подносом.

— Да ты присаживайся, дорогая, присаживайся, — Писарев, набив рот, указал ей на стул возле окна. — Разговор до тебя есть.

— Да?!

Глаза ее заметались, забегали, а по хорошенькому личику поползли рваные красные пятна, моментально лишая ее привлекательности.

Испугалась чего-то, понял Писарев, не сводя с нее глаз. Чего, интересно, боится? Его вопросов или своих ответов? Он-то уже и без нее почти все знает. Осталось уточнить кое-какие детали. Не в них ли все и дело?..

Григорий Иванович допил последний глоток, смахнул с ленцой с себя крошки. Протянул руку к телефону внутренней связи и, нажав кнопку, властно повелел Володе подниматься.

Ленка перепугалась еще сильнее. Теперь на ней просто лица не было. Белая восковая маска с округлившимися от ужаса глазами и сизыми от переживаний губами.

Неужели и правда изменяет ему, а?

Писарев прищурился, вглядываясь в лицо жены и пытаясь поймать ее мятущийся взгляд.

Ему рога наставила собственная молодая жена? Та самая, которую он, можно сказать, на помойке подобрал, отмыл, одел, пригрел, обеспечил…

Ладно, это все мелочи. Он вдруг понял, что его совершенно не волнует, с кем и где проводит время Ленка. Другой вопрос, что она об этом подозревать не должна. О том, что ему все это безразлично. Боится его? Пускай! Будет бояться, будет знать край, да не падать.

Его сейчас по-настоящему занимает другой вопрос. Вопрос, не дающий ему покоя и сна который день.

Что ему делать с этой наглой шантажисткой?

Девка оборзела настолько, что вдвое увеличила сумму, которую запрашивала ранее. И ведь это только начало. Что будет дальше, когда она окончательно поймет, что он боится ее угроз?

Нужно действовать. Действовать как можно скорее и осторожнее, пока она еще не запустила часовой механизм своей бомбы замедленного действия.

Володя вошел без стука. Не замедляя шага, сразу подошел к его столу и сел напротив на точно такой же стул, на котором сейчас, будто на медленном костре, умирала молодая жена Писарева — Елена.

— Итак, начнем, — Григорий Иванович шлепнул ладонями по краю стола, посуда тут же зазвенела, и он недовольно сморщился. — Лен, убери сейчас же.

Она метнулась к нему, снова принялась суетиться, устанавливая на поднос опустевшую чашку, кофейник, молочник, сахарницу, ложечки. Смахнула салфеткой на поднос крошки и торопливо вернулась на свое место у окна, пристроив поднос с посудой у себя на коленках. Вышло неудачно. Все тут же начало дребезжать и позванивать.

— Коленки, что ли, дрожат, Лен? — усмехнулся Писарев, приподнимая брови. — Поставь все на подоконник, что ли. Я не знаю… Чего трусишь-то? Дело-то яйца выеденного не стоит. Итак, Володя, начинай.

Начальник его службы безопасности тут же полез во внутренний карман мягкой вельветовой куртки. Достал оттуда три сложенных вчетверо листа. Развернул их на коленках. Просмотрел для начала, а потом, подняв взгляд на жену Писарева, спросил:

— Лена… — он всегда обращался к ней без отчества, так ему босс велел, много чести, говорил, всякую мелочь пузатую по отчеству именовать. Он ослушаться не смел, хотя в глубине души был против. — Вы не могли бы вспомнить, где вы были в пятницу пару недель назад с девяти утра до полудня? Если хотите, я вам напомню о событиях того дня и само число, разумеется.