– Вы намекаете… – Аркус вздрогнул: наверняка, после его попытки достучаться Морозом до города, в глазах местных он был новой инкарнацией Икса.

– Во-первых! – грубо прервал Лейкоцит, не дав договорить. – Я ни на что не намекаю. Во-вторых, если твой Мороз хотя бы в половину так хорош, как ты нам о нем рассказываешь, то всем будет плевать на гены, а ты получишь временное гражданство. Кстати, помнится, ты намекал на сытный обед? Сейчас тебя проводят в твой номер, туда же подадут еду, да. У нас готовят хорошо. Небось, воротит уже от иркутских порошковых водорослей? – Лейкоцит скривился в отвращении.

Аркус едва сдержался, чтобы не спросить, от чего в "экономически развитом" Южно-Сахалинске не построили свой Мороз или хотя бы Скворец?

– Мне нравятся водоросли, – сухо ответил он.

– Тогда сравни их с настоящей едой и потом расскажи свои ощущения. До встречи.

Лейкоцит ничего не сказал и даже не двинулся, как в кабинет вошли два десятка солдат с непрозрачными черными экранами на лицах.

– Если город такой безопасный, зачем приставлять ко мне столько народу? – Аркус поднялся с кресла.

– Вот видишь, как мало ты знаешь о безопасности! – Лейкоцит легонько махнул пальцем, военные подхватили Аркуса под руки и повели из кабинета.

***

Едва Аркус покинул кабинет, солдаты заломили ему руки, так что идти приходилось, не поднимая головы. С такой запутанной системой коридоров мера излишняя. За пять минут "прогулки" не встретилось ни одного гражданского – город будто вымер. На втором десятке развилок и лестниц коридоры, наконец, кончились – Аркуса вывели на безлюдную площадку, куда вместились бы сотни человек. Под потолком горела огромная зеленая надпись "Станция Прогейм лтд". Проложенные на полу десятки магнитных направляющих разбегались по тоннелям. На самом последнем пути одиноко ожидал вагон, точь-в-точь как предыдущий, той же обтекаемой формы, с такими же неудобными сиденьями, но другой расцветки – кислотно-фиолетовой. Но даже он терялся среди мельтешащей назойливой видеорекламы, залившей стены и даже пол. Звук шагов эхом отражался от куполообразных сводов.

Сопровождающие пристегнули Аркуса к сиденью двумя ремнями: один – для безопасности, другой, связывал руки. Затем расселись сами. Двери бесшумно сомкнулись и беспилотный вагон мягко тронулся. В пять секунд он разогнался так, что голова заныла. Если верить голографическому таймеру, вся поездка займет девяносто мучительных секунд.

– Семьдесят одна, – тихо отсчитывал Аркус. – Шестьдесят девять…

Перед глазами вдруг разлился кровавый туман, к горлу подступали волны тошноты. Аркус перестал ощущать пространство, и если бы не ремни – тут же повалился бы на пол. Это продолжалось не больше пары мгновений, но когда все закончилось, таймер уже отсчитывал последние секунды. Солдаты, даже не шелохнулись, казалось, скорость на них не влияла вообще.

Двери открылись и Аркуса вывели наружу. Как во сне он вышагивал за сопровождающими, совершенно не глядя по сторонам. Бодрящий пинок в спину повалил его на пол. Аркус вскочил:

– Вы что делаете!?

Толстая дверь одиночной камеры хлопнула перед его носом.

Охотска больше нет.

Иркутск, второй дом Дары, тоже потерян. Навсегда.

После Помпеевского Хребта не осталось даже надежды, что родители и младший брат могли выжить.

Дара прятала напряжение, неуверенность и страхи в себе, сжимая их как пружину. Но когда она проснулась в тюремной камере в чужом городе одна, без Аркуса, пружина выстрелила.

Уже на допросе Лейкоцит был очень недоволен, когда вместо внятных ответов Дара зарыдала, шепча одно и то же: "Без него ничего не выйдет". Возвращаясь обратно с конвоем из трех солдат, она не могла вспомнить, зачем повторяла это. Ей было все равно, когда конвоиры провели ее мимо нужной камеры. Мир стал черно-белым и пресным, как местная порошковая каша. Полная миска безвкусной серой массы стояла в нише в стене, когда Дара проснулась, но к ее содержимому она так и не притронулась.

По обе стороны коридора, где ее вели, со стерильно белыми стенами шли ряды прозрачных дверей. Единственное, что заставляло Дару кривиться в ухмылке – пустые взгляды заключенных. Не подозревая, что их видят снаружи, они так увлекались голографическими играми, что у некоторых от концентрации изо рта текла слюна, другие, видимо устав играть, просто пялились в потолок или корчились, глядя в свое отражение на дне оцинкованных мисок. Взрослых среди них нет. Дара не дала бы никому из них и двадцати лет. Большей частью в камерах сидели мальчики, хотя девочки тоже встречались.

Конвоиры остановились у неприметной прозрачной двери. Створка среагировала на ладонь одного из сопровождающих и спряталась в стену.

– Проходим.

Дара поняла все и без лишних приглашений. В новой камере места оказалось заметно больше, чем в предыдущей, еще и две кровати стояли в разных углах. На ближней в выходу кто-то спал. Не уделив соседу даже взгляда, Дара ковыляла к свободной койке:

– Лечь и сдохнуть.

Вдруг ее резко развернули за плечи, так что голова закружилась.

– Живая! – от крепких объятий Катерины стало тяжело дышать. Отвечать Дара не спешила.

"С чего вдруг ты занежничала? Когда все было хорошо, ты не упускала случая съязвить в мою сторону, поиздеваться над беженкой! Тяжело очутиться в моей шкуре?" – сил сказать это вслух Дара не нашла, только оттолкнула Катерину ослабевшей рукой и, наконец, рухнула на кровать.

***

Дара неслась по бесконечному коридору с белыми стенами и полом. От слишком яркого света глаза слезились. Впереди три черные убегающие тени, но догнать их она не могла: стоило ей приблизится к ним, как пространство сгущалось, и ноги вязли в нем.

– Не уходите! Возьмите меня с собой! Постойте! – она орала, не щадя связок. Наконец, самая маленькая тень, по силуэту мальчик лет шести, остановилась, позволив Даре догнать себя.

– Я не могу взять тебя с собой.

Дара не смела шевелиться, когда детская рука мягко коснулась ее щеки;

– Как тебя зовут? – тихо, чтобы не спугнуть, спросила она.

Безликий мальчик покачал головой.

Дара стыдилась не своих слез, а того, что не помнила ни лица, ни имени этой родной тени.

– Мы ждем тебя в две тысячи двадцать седьмом году, – заговорил мальчик, не открывая рта. – Тому человеку сейчас нужна помощь. Настало время тебе позаботиться о нем.

– О ком?

– Вспомнишь, когда проснешься, – легкий детский щелбан отправил Дару в воздух. Коридор закрутился и растаял вместе с мальчиком-тенью.

– Очнись! Ну же!

"Интересно, почему этот голос такой взволнованный?" – задумалась Дара, пытаясь понять, явь это или сон.