– Но почему она… не хотела? – опешила я.

Герман отпустил меня, сел на кровати спиной ко мне и посмотрел в сторону открытой балконной двери. Затем покачал головой.

– Знаешь, она говорила, что, если у нас родится ребенок, наши отношения уже никогда не будут прежними, что я уже не стану смотреть на нее, как на женщину. Еще что-то про перенаселение планеты и про то, что любовь не живет среди грязных памперсов. Она завалила меня всеми ерундовыми и бессмысленными аргументами, которые только можно придумать. Но я знаю, она просто меня не любила. Это куда проще, куда логичнее. Впрочем, кто его знает, наш мир сошел с ума, и многие люди придумывают идеи, от которых волосы встают дыбом. И хочется встряхнуть мир за плечи, чтобы привести в чувство. Моя жена говорила мне, что это я устарел.

– А ты ее любил? – спросила я осторожно.

– Я? Конечно, любил. Впрочем, не знаю. Когда она ушла, я погрузился в работу так глубоко, что чуть не утонул. А мама никогда не одобряла моей женитьбы. Может, ей это было видно, эта нелюбовь?

– Значит, ты хочешь большую семью и детей? – уточнила я, привставая на кровати. Герман выпрямил плечи, обернулся. Я положила руку ему на плечо, мне стало как-то невыносимо грустно. – Ты ведь понимаешь, что тебе нужен кто-то другой, не я. Кто-то, кто хочет того же, что и ты. Не задерганная мать чужих детей, которая при одной мысли о том, чтобы родить кого-то еще, может выпрыгнуть в окно.

Герман долго молчал и смотрел на пустую стену. Затем коротко кивнул.

– Что ж, по крайней мере, это честно. Только ты не права. Дети не бывают чужими. Дети могут быть только счастливыми или нет. Это – единственное, что важно. Ладно, Лиза, тебе пора, да? Я не должен был тебе этого ничего говорить. Я запутался в своей жизни, как будто бегаю по кругу и все надеюсь, что это – прямая и что она куда-то ведет.

– Я только хочу, чтобы ты был счастлив.

– Моя жена ушла от меня еще до смерти матери, я уже давно пережил это, моя жена ничего для меня не значит. Мне кажется, я придумал себе нашу с ней любовь. Даже удивительно, насколько эти чувства могут поменяться. Я видел ее, она приезжала в Москву, она осталась в Израиле, тут у нее отец. Она позвонила, мы выпили по чашке кофе. Я ничего не понимаю, с некоторых пор я вообще сомневаюсь, что любовь существует. Иначе как объяснить, куда она уходит.

– Значит, что-то все-таки осталось.

– Нет, думаю. Любовь – это чем мы с тобой здесь сегодня занимались.

– Любовь? Мы с тобой договорились, что это – не по-настоящему, что это понарошку, втихаря от настоящей жизни, – покачала головой я.

– Ну и что? В чем разница? Когда ты лежишь тут, голая, и улыбаешься, я счастлив. Счастье – это только мгновение, понимаешь? Оно в любом случае пройдет. Синяя птица. Мы не можем гореть огнем все время, иначе это был бы адский костер. Счастье – это когда ты вдруг на секунду нашел себя. За секунду до того, как снова потерять. Вот сейчас ты уйдешь к своему возлюбленному мужу…

– Я не говорила, что люблю Сережу. Я только сказала, что не готова выполнить твое спонтанное желание от него уйти, – пробормотала я. – Я не джинн, знаешь ли, не раб лампы. Я имею право на выбор.

– Осознанный выбор, говоришь? Мы все просто бегаем по пустыне с завязанными глазами в поисках человека, который нам подойдет? Да больше шансов наткнуться на игуану. Чистое везение.

– Как в картах. Можно проиграть и с фулл-хаусом, – пожала плечами я. – Мы имеем дело с тем, что нам сдала жизнь.

– Ты играешь в покер? – вспомнил он. – Почему? Деньги? Может, ты все проиграла в карты?

– Интересная идея, – расхохоталась я. – Нет, я на деньги не играю. Мой отец любил покер.

– А я этого не знал, – разочарованно протянул Гера.

– Наверное, он не хотел портить свою репутацию перед студентами. Все-таки это было бы непедагогично. Но ему всегда было интересно, как в покере переплетаются вероятности. Они там сами себя опровергают, сами себя подтверждают. Впрочем, это только ограниченная версия вселенной.

– Серьезно? – улыбнулся он. – Вселенной?

– Нужно будет привезти тебя на дачу, поиграть с нами. Лишить тебя покерной девственности.

– Ты просто невозможная, Лиза.

– Я вполне возможная, даже вполне вероятная. – И я ласково провела по его груди ладонью. Есть что-то в мужской груди, что вызывает в сердце женщины оголтелый восторг. – Мне пора.

– Нет! Вот и ты сейчас уйдешь, и я буду думать о тебе. Ты не знаешь, но я у тебя стащил из шкафа фотографию. Твои глаза – чудо, а не глаза, самый небесно-голубой цвет, какой только может быть. И у Василисы, кажется, будут такие же. И когда я представляю себе тебя голой, у меня тут же встает.

– Вот это комплимент! – ахнула я, невольно заводясь в ответ.

– Самый что ни на есть! И я мог бы заниматься с тобой этой твоей любовью часами, неделями, месяцами, годами. Я не хочу никого другого. Мое тело не хочет, моя голова не хочет. Может быть, ты все-таки должна уйти от мужа и остаться со мной? В конце концов, может быть, ты была права и не всякую семью стоит сохранять? Понимаешь, это ведь просто дикость какая-то, что нет никаких правильных ответов. Я должен тебя отпустить, но я не могу. Я хочу, чтобы ты осталась. Черт возьми! И хочу, чтобы родила мне детей. Я хочу невозможного, видишь. Как старуха у разбитого корыта. Ладно, все, Лиза. Извини. Я не хотел портить тебе настроение. Что ты молчишь? Скажи что-нибудь?

Я не знала, что сказать. Я только закрыла глаза, устало и обреченно, потому что то, что говорил Капелин, было ужасно, и это было правдой. Я подумала, что ненавижу правду. Почему она не может быть чем-то хорошим. Почему правда почти никогда не ведет к счастью?

Между нами было что-то прекрасное, чему суждено умереть. Может быть, это даже любовь.

Но я стояла на одном берегу реки, а Капелин – на другом, и ни один из нас не знал, как перебраться через эту бушующую реку обстоятельств. У меня двое детей. Я ни за что, ни при каких обстоятельствах даже думать не была готова о том, чтобы родить снова. При одной мысли об этом мое сердце замирало и отказывалось стучать. Я понятия не имела, что делать с моей жизнью такой, какая она уже есть. Герман Капелин – хороший человек, прекрасный мужчина, полный всяческих достоинств, и мне так нравится то, что есть между нами, то, с какой жадностью наши тела слились в единое целое. Мы подходили друг другу, мы желали друг друга, мы готовы были упиваться друг другом, но этого было недостаточно. Ему нужно было куда больше, чем я могла дать.

А мне… мне нужен покой. Мне нужно собрать обломки моей собственной лодки. Я едва не утонула.

– Мне так жаль, – пробормотала я. – Мне так жаль!

– И мне, – кивнул он, позволяя мне подняться с постели.

Я подцепила с пола брошенное впопыхах белье, вывернула скомканное платье и натянула его через голову. Солнце уже жарило вовсю, ветер, влетавший в комнату через балконную дверь, уже не остужал, а добавлял жара. У меня с собой был тонкий кардиган, но он был не нужен в такую погоду, и я свернула его и запихнула в сумку. У входа, в коридоре, стояли пакеты с продуктами. Герман сидел неподвижно и следил взглядом за моими движениями.