– Да, – сказала Лантернгласс. – Это когда Рамадан кончается.

Он кивнул.

– А вам известно, что сегодня первый день Рамадана? – Потом он фыркнул, будто забавляясь (хотя не было в том ничего забавного), и прибавил: – Но, конечно же, вам известно. Потому вы за мечетью и следили. – Выговорил он не сердито, не как обвинение. В чем-то мягкость его была еще хуже. Она и не знала, что на такое ответить. И все еще соображала, что сказать, когда он опять заговорил: – Я сюда привел мать Ясмин. Она в мечети с другими женщинами. Она не знает, что сам я не молюсь, ведь мужчины и женщины молятся в разных помещениях. Вы это знаете?

Айша опять кивнула.

– Отец Ясмин не мог проводить ее на утреннее моление. Он в больнице на обследовании. Несколько раз сознание терял с тех пор, как узнал. Мы все боимся за него – до смерти. Ему в прошлом году операцию делали с отключением сердца. – Рашид постучал себя большим пальцем по груди. – Она у него была единственным ребенком. – Он оглаживал грудину стороной большого пальца, потирая место, куда в его жену попала пуля. Долго смотрел невидящим взглядом на храм и наконец спросил: – Как думаете, это из-за того, что она мусульманка?

– Что? – на сразу поняла Лантернгласс.

– Поэтому ее застрелили? Поэтому их обоих застрелили?

– Я не знаю. Может, мы никогда не узнаем.

– Хорошо. Я знать не хочу. Вчера ночью мне во сне приснилось, как мой сын сказал первое слово. Слово было – торт. Он произнес: «Мм, торт!» Наверное, не очень реалистичное первое слово. Ясмин во сне я пока не видел. Но, впрочем, ко мне и сон-то не очень идет, – сказал он. – Вы пончик свой не едите.

– Я их терпеть не могу, – сказала Лантернгласс, отталкивая пончик от себя. – Даже не знаю, зачем взяла его.

– Стыдно дать ему пропасть. Пахнет чудесно, – бормотал Рашид, а тем временем, не спрашивая, взял с тарелки ее пончик и, глядя ей глаза в глаза, откусил от него большой кусок. – Мм. Торт.

10 июля, 17 час. 40 мин.

После записи интервью для «Разных историй» Джэй Риклз пригласил Келлауэя к себе домой поужинать. Ему хотелось познакомить охранника со своей семьей. Пивка бы выпили, шоу вместе посмотрели, когда его в девять часов показывать станут. У Келлауэя никаких других дел не было.

Риклзы жили на бульваре Киви. Дом не был дворцом. Никакого фонтана перед входом, никакой белой штукатуреной стены, окружающей недвижимую собственность, даже плавательного бассейна не было. И все равно он был весьма приятен: большая гасиенда с красной крышей под испанской черепицей и огромный двор, усыпанный белой толченой ракушкой. По обе стороны крыльца стояли гигантские позеленевшие медные статуи золотых рыбок размером с собачку вельш-корги.

Внутри дом походил на техасско-мексиканский ресторан с лассо и отбеленными длиннорогими черепами, развешанными по стенам. И народу в нем тоже было много: гибкие молодые женщины в подогнанных кожаных сапогах и джинсовых юбках, целые ватаги детишек, совершавших набеги то на одну, то на другую комнату. Поначалу Келлауэй подумал, что Риклзы, должно быть, решили вечеринку устроить и пригласили на нее половину своих соседей. И только пробыв в доме почти час, постепенно понял, что девушки с золотыми волосами были дочерьми хозяина, а детвора – его внуками.

Они уселись на расписанный туземными узорами диван размером с «Кадиллак» перед телевизором таким же большим, как капот «Кадиллака». Там на низком столике уже стояла вместительная стальная корзина, полная льда, и бутылки пива рядом с солонкой и чашей долек лайма. Риклз, прихватив одной рукой себе пивка, другой обвил бедра высокой, длинноногой женщины в джинсах до того обтягивающих, что почти выходило за рамки приличия. С первого взгляда Келлауэю показалось, что Риклз оглаживает зад одной из своих дочерей. Со второго он понял, что рядом с ним сидит женщина лет, наверное, шестидесяти, у которой густой макияж скрывал морщинки в уголках ее рта и глаз, а золотистым цветом ее волосы обязаны краске. Женщина обладала наведенной красотой, какая свойственна тем кинозвездам, кто всегда были, есть и будут прекрасны, прекрасны почти по привычке.

– Как правильно: мистер Келлауэй, – спросила она, – или помощник шерифа Келлауэй?

Риклз шлепнул ее по заду, и она сразу вскочила, смеясь и потирая ягодицы.

– Женщина, придержи язык. Ты все портишь.

– Портить планы мужчин – дело всей моей жизни, – произнесла она и пошла из комнаты, дерзко, зазывно покачивая бедрами. А может, просто у нее походка такая была.

Когда она ушла, Келлауэй глянул на Риклза и спросил:

– Помощник шерифа?

Глаза начальника полиции влажно блестели от распиравшего его чувства.

– Этому полагалось бы стать сюрпризом. В следующем месяце мы собираемся сделать тебя почетным помощником шерифа. Заодно вручить тебе ключ от города. Большое торжество. Когда мы объявим об этом, постарайся сделать вид, что ты не знал.

– Я и свой собственный значок получу?

– Да хоть на заднице носи, – сказал Риклз и засмеялся хрипловатым пивным смехом. – Я удивляюсь, отчего ты по-настоящему не замшерифа?

– Заявление подавал. Вы мне отказали.

– Я? – Риклз прижал ладонь к груди, потрясенно и неверяще вытаращил глаза.

– Ну. Управление, во всяком случае.

– Ты разве в Ираке не служил?

– Ммхм.

– И мы тебе отлуп дали? Почему?

– Одна вакансия, пятьдесят желающих, да и по меланиновой части[59] результаты у меня неважнец оказались.

Риклз печально кивнул.

– Господни Иисусе, вот так всегда. Сколько ни тужься. Сколько ни доказывай, что тебя штатная разнородность заботит, все мало. Читал в «Дайджесте» эту заказуху про театрального студента? Нет? Так вот, лет двадцать назад прошла ориентировка на душевнобольного афроамериканца, напавшего с ножом на белую пару и угнавшего у них «Мазду» с сумкой, полной всякого добра. Жена скончалась, муж выкарабкался. Копы проследили «Мазду» до автостоянки в Черно-Голубой и заметили подходящего под описание малого, шедшего от машины с ножом в руке и сумкой на плече. Ему велели лечь носом в землю, а он вместо этого побежал. Забежал за угол небольшой торговой площадки… потом передумал и повернул обратно. Когда копы забегали за угол, то едва с ним не столкнулись. Подумали, что малый на них бросился, ну и один из копов и врезал по черной заднице. Так вот, оказалось, что не было у него ножа. Диск был с записями. Сумка на плече? Ею оказался школьный ранец с русалочкой, он его нес, помогая своей кузине. Малый оказался семнадцатилетним прохиндеем, выступавшим в летнем театре и подавшим документы в Лондонскую школу драмы. Побежал он потому, что шлялся без дела, машины вскрывал, хватал, что плохо лежит, мелким воровством занимался. По существу, погиб из-за нечистой совести.