– Вы самый симпатичный человек на свете. – Она схватила мою руку, потерлась о нее щекой, потом отпустила и нахмурилась. – Только одно плохо. Все утро вы настойчиво давали мне понять, что влюблены.

– И что? – спросил я, стараясь держаться спокойно.

– Лицемер! Обольститель неопытных девушек! Надо бы вас заставить жениться или подать в суд за обман. Весь день я вам искренне верила, и это мне помогло, действительно помогло. А сейчас вы входите, и я вижу перед собой... – Она остановилась.

– Что видите?

– Чудовище. Очень милое чудовище, очень надежное, когда человек в беде, но все же чудовище, без таких человеческих слабостей, как любовь и... В чем дело? Я сказала что-то не то?

– Не то, – подтвердил я. – Готов поменяться местами с Фицстивеном в обмен на эту большеглазую женщину с хриплым голосом.

– О Боже, – сказала она.

Больше мы с Оуэном Фицстивеном не говорили. От свиданий писатель отказывался, а когда его переправили в тюрьму и встреч было не избежать, хранил молчание. Внезапная ненависть – иначе не назовешь – вспыхнула в нем, по-моему, от того, что я считал его сумасшедшим. Он не возражал, чтобы весь мир, по крайней мере двенадцать представителей этого мира в суде присяжных, признали его ненормальным – и сумел-таки всех убедить, – но видеть меня в их числе ему не хотелось. Если он здоров, но, притворившись ненормальным, избежал за все свои дела наказания, то он как бы сыграл с миром шутку (назовем ее так). Если же он действительно ненормален и, не зная этого, еще и притворяется ненормальным, то шутка (назовем ее так) оборачивалась против него. Такого, во всяком случае с моей стороны, этот эгоист переварить не мог, хотя в глубине души он, мне кажется, считал себя нормальным. Как бы там ни было, но после беседы в больнице, где я сказал, что душевная болезнь спасет его от виселицы, он со мной больше не разговаривал.

Через несколько месяцев Фицстивен окреп; процесс над ним, как он и обещал, действительно стал цирком, а газеты действительно взвыли от радости. Судили его в окружном центре по обвинению в убийстве миссис Коттон. К тому времени нашлись два новых свидетеля, которые видели, как он выходил в то утро из задних дверей дома Коттона; третий свидетель опознал его машину, стоявшую ночью за четыре квартала от этого дома. Поэтому и городской и окружной прокуроры решили, что улики по делу миссис Коттон – самые надежные.

Его защитники заявили на процессе, что он «невиновен по причине невменяемости», в общем, сказали на своем волапюке что-то в этом духе. И поскольку убийство миссис Коттон было последним по счету, они смогли предъявить в качестве доказательств все предыдущие его преступления. Защиту адвокаты провернули ловко и убедительно, так что замысел Фицстивена – чем больше преступлений, тем скорее суд признает его ненормальным – вполне удался. Преступлений он и в самом деле совершил столько, сколько нормальному человеку не совершить.

Свою двоюродную сестру Алису Дейн Фицстивен, по его словам, встретил в Нью-Йорке, когда она жила там с маленькой падчерицей. Габриэла этого подтвердить не могла, но, вероятно, так оно и было. Их отношения, сказал писатель, они держали в тайне, так как Алиса разыскивала в то время отца девочки и не хотела, чтобы тот узнал про ее связи с опасным прошлым. Она, заявил Фицстивен, была в Нью-Йорке его любовницей, что тоже вполне возможно, но большого значения не имеет.

После отъезда в Сан-Франциско Алиса с ним переписывалась – просто так, без всякой цели. Тем временем он познакомился с Холдорнами. Секта была его идеей, он организовал ее на свои деньги и сам перетащил в Сан-Франциско, хотя скрывал свою причастность, поскольку все приятели, зная про его скептицизм, сразу заподозрили бы мошенничество. Эта секта, сказал он, служила ему одновременно и кормушкой, и забавой: его книги никто не покупал, а оказывать на людей влияние, особенно втайне, он обожал.

Арония Холдорн стала его любовницей. Джозеф всегда был лишь марионеткой, как в семейной жизни, так и в Храме.

Через общих друзей Алиса познакомила Фицстивена с мужем и Габриэлой. Габриэла превратилась уже в молодую женщину. Ее необычная внешность, которую Фицстивен объяснял теми же причинами, что и она сама, восхитила его, и он решил попытать счастья. Но ничего не добился. Из-за отпора ему еще сильнее захотелось совратить ее – такой уж он был человек. Алиса в этом деле ему помогала. Ненавидя девушку, она прекрасно знала любовника, потому и хотела, чтобы он добился своего. Она рассказала Фицстивену семейную историю. Леггет пока не догадывался, что дочери внушили, будто он убил ее мать. Он, конечно, чувствовал глубокую неприязнь Габриэлы, но причин этой неприязни не понимал. Ему казалось, что виновата во всем тюрьма и последующая трудная жизнь – они сделали его грубым, что, естественно, не нравилось молоденькой девушке, которая только недавно с ним познакомилась.

Правду он выяснил, лишь поскандалив с женой после того, как застал Фицстивена при очередной попытке «научить – собственные слова Фицстивена – Габриэлу жить». Леггет понял, на ком женился. «Учителю» от дома было отказано, но тот не оборвал с Алисой связей и ждал своего часа.

Этот час настал, когда в Сан-Франциско объявился Аптон и занялся вымогательством. Алиса пошла за советом к Фицстивену. Советы он дал гибельные. Он убедил ее договориться с Аптоном лично, не открывая мужу, что прошлое известно. Преступления Леггета, особенно в Центральной Америке и Мексике, сказал Фицстивен, дадут ей власть над ним – сейчас, когда муж возненавидел ее за дочку, это будет очень на руку. По его подсказке она инсценировала ограбление и передала алмазы Аптону. Фицстивена не интересовала судьба Алисы, ему хотелось лишь извести Леггета и завладеть Габриэлой.

Первого он добился: Алиса полностью сломала мужу жизнь и до самого конца – до погони на лестнице после того, как Фицстивен дал ей в лаборатории пистолет, – она считала, что все идет хорошо и план Фицстивена их обоих выручит: судьба мужа ее волновала не больше, чем ее судьба волновала Фицстивена. Писателю, понятное дело, пришлось ее убить, чтобы она его не выдала, узнав, что «отличный план» был просто мышеловкой.

Фицстивен утверждал, что убил Леггета собственной рукой. Покидая после смерти Рапперта дом, Габриэла написала в записке, что уходит навсегда. По мнению Леггета, их с женой больше ничто не связывало. Он ей сказал, что все кончено, но согласился перед отъездом написать для полиции письмо и взять ее грехи на себя. Фицстивен потребовал, чтобы она его убила, но Алиса не соглашалась. Тогда он убил Леггета сам. Он добивался Габриэлы и считал, что отец, даже скрываясь от закона, не отдаст ему дочь.

Убрав с дороги Леггета, а затем – чтобы избежать расследования – и Алису, Фицстивен почувствовал себя хозяином положения и бросился добывать Габриэлу. Холдорны были знакомы с Леггетами уже несколько месяцев и успели приручить девушку. Она и раньше останавливалась у них, теперь же они уговорили ее совсем переехать в Храм. О планах Фицстивена и его роли в трагедии Леггетов они ничего не знали и считали Габриэлу лишь очередной клиенткой – писатель регулярно таких клиентов поставлял. Но в тот день, когда я поселился в Храме, доктор Риз, разыскивая Джозефа, толкнул дверь, которой полагалось быть запертой, и застал Фицстивена за советом с Холдорнами.