Молча Глеб стянул с плеч синий костюм, положил у стены, окунулся головой в воду, расплескивая ее из ведра, и как будто стало легче. Потом еще и еще, пока воды осталось на донышке. После передвинулся к стене и затих. Леший, заглянув, убрал ведро и снова запер дверь снаружи.

День подошел к концу, завечерело, и где-то недалеко замаячила ночь.

Мысли ели мозг, как черви яблоко. Корозов представлял, как Дусев злорадствовал, одержав верх. Случаю угодно было, чтобы так произошло, но это совсем не значило, что Дусев одолел его. Нет уж, хрен тебе с редькой, Папа! Еще посмотрим!

Предостережение Лешего напрягло, но не напугало. В такие моменты Глеб понимал, что надо собраться в кулак и бить первым.

Вечером Глеб стукнул в дверь.

— Слышь? Чего тебе? — отозвался Леший снаружи.

— Ты же был водителем у Папы, — сказал Корозов. — Чего теперь-то в сторожах очутился?

Слышно было, как Леший сплюнул, не видно, как скривился. Ничего не ответил. Не подозревая, Глеб зацепил парня за больное. Леший и сам хотел бы знать, с чего вдруг Папа, решив залечь на дно, сразу убрал его из водителей. Пустил на третьи роли. Ничто не предвещало подобного. Даже после задержания Акламиным снова вернулся к своему рулю. А тут вдруг бац — и как отрезало.

Если бы Папа что-то пронюхал про сговор с полицейским, были бы другие разборки. Но тогда все было бы ясно. А так — как обухом по голове. Он был обижен, уязвлен. Отлучение наводило на грустные мысли. Настораживало. Леший почувствовал себя изгоем, но терпел. А куда денешься? С Папой лучше быть терпилой, чем трупом.

В таком положении Леший, естественно, никак не мог в условленное время связаться с Аристархом. Он, правда, не испытывал желания сидеть на крючке у мента, но и от того состояния, в какое окунул его Папа, тоже тошнило. Точно очутился башкой в параше. Выкарабкаться из этого дерьма можно было только одним манером: отправив Папу на тот свет или на долгое время на зону. Леший лучше других знал его, и знал, что другого пути нет. В ином случае тот всегда мог достать из-под земли и закопать глубоко.

Снова стукнув в дверь, Глеб спросил:

— Куда меня привезли?

— Куда бы ни привезли, — недовольно пробурчал Леший, — все заедино. Днем тебе крышка.

Это означало, что узнает Дусев от Глеба про коллекцию монет или не узнает, его конец уже определен. Папа всегда быстро творил расправы, но всегда умел прятать концы.

Однако такая перспектива не подходила Корозову. Он произнес:

— Поживем — увидим.

— Слышь? Ничего ты уже не увидишь, когда будешь с дыркой в башке! — усмехнулся Леший.

— Вот понимаешь, Леший, как в жизни получается? Я тебя в свое время отправил к Акламину, чтобы тот опустил, а выходит, не следовало делать этого. Получается, отпустили тебя для того, чтобы ты меня в этом сарае законопатил! Все-таки несправедлива жизнь, а человек неблагодарен.

Леший за дверью опять сплюнул и перестал отвечать.

Как глупо все получилось! Об этом было больно размышлять. Исправить вчерашний день нельзя. Да, сейчас они поменялись ролями с Лешим. Непредсказуемы иногда выкрутасы судьбы или гримасы неуспеха! На душе было скверно, так плохо, что хоть волком вой.

Слышно было, как Леший за дверью долго ходил из стороны в сторону. Потом раздалось:

— Слышь? Ты спать ложись. Пора уже. Подушки там нет, но клок соломы найдешь! — И вновь затих.

Попытка продолжить разговор ни к чему не привела, и Глеб на ощупь примостился у бревенчатой стены сарая. Леший больше не подавал звуков, и где он находился, для Глеба уже не имело значения. Вдобавок Корозов понятия не имел, где расположен сарай и что вокруг него.

Всю ночь Глеб промучился. Пока в прорехах кровли стояла темень, давило угнетающее чувство. Когда в дырах темнота стала блекнуть, появилось чувство уверенности. Голова от бессонной ночи гудела, избитое тело болело, тем не менее начала появляться пружинистость не только в мыслях, но и в стонущих мышцах.

На рассвете Глеб несколько раз громко постучал в дверь сарая, но ответа не получил.

Не видя, как из небольшого оштукатуренного домика на невысокое крыльцо выступил Леший, Корозов терялся в догадках, что происходит за стенами сарая. Остановившись на крыльце, Леший хмуро уставился на сарай. Между сведенными бровями напрочь засела глубокая складка, делая лицо озабоченным. Оно было помятым, невыспавшимся.

Как и Глеб, он всю ночь не спал. Хотя лежал на мягкой постели, однако бесконечно ворочался, глаза не закрывались. Часто вставал, не включая свет, ходил по скрипучим половицам, по шершавому половику, что-то бормотал себе под нос, как столетний дед, раздвигал занавески, выглядывал в окно, задумчиво нервно смотрел в глубокое черное небо, пил воду и опять ложился. А затем опять вскакивал, и все повторялось, как по сценарию.

Всю ночь подобно Глебу, напряженно думал. А подумать было о чем. Вечерний разговор через дверь с Корозовым привел его мысли в движение. Они метались от одной извилины мозга к другой, не находя выхода. И так до рассвета. И это его плющило, как цыпленка табака.

Сейчас на крыльце он по-прежнему находился под гнетом своих мыслей. Стоял на месте и не двигался.

Будто почувствовав присутствие Лешего, Глеб постучал в дверь с новой силой. Леший, наконец, сошел с крыльца и приблизился к сараю:

— Что надо?

— Открой дверь! — потребовал Корозов. — Я же не скотина, чтобы ходить под себя!

Ничего не ответив, Леший вернулся к крыльцу, сел на ступеньку, вздохнул и посмотрел на часы на запястье. Так сидел долго и думал, не отвечая на требования Глеба. Потом снова глянул на время, встрепенулся и подал голос:

— Слышь, ты жить хочешь?!

— А ты, Леший, отказался бы? — спросил в ответ Глеб. — Ведь Папа и тебя в любой момент может в расход пустить! Ты готов к этому?

Опять последовало долгое молчание. Вслед за тем Леший завозился, сделал глубокий вдох, задержал воздух в легких и с внутренней дрожью медленно выдохнул:

— Про меня другой случай.

— Так и живешь, Леший, от случая к случаю! — сказал Корозов.

Снова Леший долго ломал голову, прежде чем ответить:

— Каждый жрет свой пирог!

— Только Папа и к твоему пирогу прикладывается, — усмехнувшись, уколол Глеб.

Не прореагировав на замечание, будто не слышал, Леший упорно напрягал мозг над проблемой, которая явно съедала его, но разрешить которую он никак не мог осмелиться. Стал часто поглядывать на часы и начинал нервничать. Соскочив со ступени, маятником задвигался по пустому двору.

Утро во всю мощь входило в свои права. Ярко засветило солнце, выползая из-за горизонта, еще не палящее, но уже обещающее нестерпимую дневную жару.

Где-то поблизости залаяла собака. Корозов услыхал, и в голову пришла мысль, что неподалеку живут люди.