Разумеется, когда речь шла о действительно страшных и трагических событиях в жизни семьи или в конкретной женской судьбе (гибель дома, детей, близких) — женщины глубоко и остро переживали, страдали, «громко вопяше»:[463] поводов к тому оставалось по-прежнему хоть отбавляй. Но лишь в близких по стилю к житийным и некоторых переводных произведениях, типа «Повести об Ульянии Осорьиной» и «Повести о Петре Золотых ключей», сохранялся старый мотив религиозного по окраске «страха и ужаса». Ульяния изображена страшащейся одиночества и темноты, пугающейся «бесев», а героиня «Повести о Петре» — впавшей «в великий страх и трепет», с «ужасающимся сердцем» от мысли, что «попорочит» род свой непослушанием родительскому слову.[464] Между тем даже в письмах таких современниц Ульянии, как деятельницы старообрядчества, мотив страха от собственной беспомощности, зависимости, как ни странно, затушеван. И он практически вовсе отсутствовал в «епистолиях» «обышных» женщин, опровергая давний стереотип об исключительной религиозности московиток,[465] хотя в письмах непременно содержался мотив о бессилии человека перед лицом Господа.

В посадских повестях упоминания о том, что кто-то из женщин «нача мыслити в себе», «размышляти, како бы улучити желаемое», встречаются в XVII веке все чаще. В письмах же женщины никогда не писали о своих раздумьях — если не считать за таковые хозяйственные расчеты да выражения беспокойства о здоровье близких. Единственное исключение — сообщения в женских письмах о снах, как правило, страшных, пугающих («помнишь ли, свет мой, сон, как буйволы пили из моря воду, и свиньи их поели…»), о которых после свершения какого-либо неприятного события вспоминали как о предзнаменовании.[466] Несколько бóльшую сосредоточенность на собственном внутреннем мире можно найти в письмах деятельниц старообрядчества — Ф. П. Морозовой, М. В. Даниловой, Е. П. Урусовой.

В ряду эмоциональных переживаний, претерпевших значительную эволюцию за семивековой допетровский период, едва ли не на первом месте стоят переживания, связанные с сексуальными отношениями. Постепенно дело шло к признанию самоценности этой сферы частной жизни, хотя в патриархальном обществе, коим была Московия XVI–XVII веков, женщины чувствовали эти изменения несколько в меньшей степени, чем мужчины. Образ «злой жены» — «обавницы», «кощунницы», «блудницы» — как источника греховных вожделений, отражающий подавленные желания и тайное признание важности физиологической стороны брачных отношений, сдавал свои позиции медленно.

Тем не менее осознание в XVII столетии сексуальности как части самовыражения личности, расширение и усложнение диапазона переживаний женщины в интимной сфере, новое восприятие плотской любви как «веселья» и «игранья», проявившиеся в некоторых памятниках предпетровских десятилетий, — все это было предпосылками появления «чувственного индивидуализма» в семейных отношениях, их физиологического и психологического обогащения, оказавшего переломное влияние на частную жизнь русских женщин.

Мир чувств русской женщины XVII века — ориентированный на семью и мужа или же связанный с «полубовниками» вне рамок брака — был миром ожидания любви. Желание быть любимой, добиться любви — как признания своей единственности — любыми средствами, в том числе «чародейными», переполняло этот мир. Несмотря на все попытки церковных идеологов укрепить духовно-платоническую основу семейного единства, жизнь брала свое: «плотское» приобретало все большую значимость в жизни женщин. Отражением борьбы «разума» и «плоти» стало появление в русской литературе XVII века чувственных образов, а в памятниках переписки и актовом материале, современных литературным произведениям, — свидетельств «роковых страстей». В дидактической литературе борьба разумного и чувственного в душе женщины изображалась с целью доказать достижимость победы разумного; напротив, в фольклоре и в посадских повестях XVII века конфликт женских чувств и самоограничения сводился в конечном счете к уступкам «плоти».

Усложнение понятия нормы в «классификации» женских характеров — по причине медленной «диффузии» характеров «злой» и «доброй» жен — не повлияло, однако, на резко негативное отношение церковной дидактики к женской неверности. И нельзя не признать, что проповедь супружеского «лада и береженья», продолжавшаяся не одно столетие, дала в эпоху, когда «старина с новизной перемешалися», свои плоды. Семейная переписка второй половины века сохранила живые и взволнованные голоса женщин, искренне и нежно любивших своих законных мужей. Их письма являются неоспоримым доказательством глубокого укоренения в сознании по крайней мере этой, образованной части общества идеалов православной этики.

Любовь в понимании образованных женщин в России конца XVII века ассоциировалась с преданностью интересам семьи и детей, «тужением» в разлуке с мужьями и радостью встреч с ними, сопереживанием заботам и делам близких, умением доверять и сохранять верность, горестным участием в бедах и утратах.

Эти характеристики и человеческие качества побуждали некоторых образованных женщин к размышлениям и оценкам собственной «самости».

Появление такого интереса — интереса самих женщин к своему внутреннему миру — открыло путь к переменам в самосознании русских женщин в первые десятилетия XVIII века.

АИ — Акты исторические, собранные и изданные Археографической комиссией Академии наук. Т. 1. СПб., 1841.

Антология — Антология педагогической мысли Древней Руси и Русского государства X–XVII вв. М., 1985.

Асмолов — Асмолов А. Г. Психология личности. М., 1990.

АСЭИ — Акты социально-экономической истории Северо-Восточной Руси конца XIV — начала XVI в. М., 1954. Т. 1; М., 1958. Т. 2; М., 1964. Т. 3.

БАН — Библиотека Академии наук (Петербург).

Беседа — Беседа отца с сыном о женской злобе. XVII в. // ПЛДР. XVII в. М., 1988. Кн. 1.

Болотов — Болотов А. Т. Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные им самим. СПб., 1871.

Буш — Буш В. В. Памятники старинного русского воспитания. Пг., 1918.

Вечеря — Симеон Полоцкий. Вечеря душевная // Буш.

ВЗ — Великое Зерцало // Державина О. А. Великое Зерцало и его судьба на русской почве. М., 1965. Тексты.

ВИМОИДР — Временник императорского Московского общества истории и древностей российских.