– Трой! – Дадон, про которого я на какое-то время просто забыл, сам мне о себе напомнил, окликнув от дверей сиплым шепотом. – Ты откуда взялся? И что это было?

– Прикончить тебя пытались! – ответил я только на последний вопрос. Отбросил в сторону готовую композицию из узлов, кивнул на нее Дадону: – Кто-то из членов следственной комиссии незаметно оставил тебе этот подарочек.

– Да нет… почему незаметно? Ее выронил один из следователей, когда бумаги в папку складывал. Но мне казалось, что он ее потом подобрал…

– Вот тебе раз! А не Лакнаф это был?

– Нет, тот был вообще не местный, а из столичных и в звании. Сивый такой гуманоид, губы узкие, глаза маленькие и так глубоко утопают в глазницах, что словно из обрезков трубы на тебя глядят. А еще у него шрам через бровь… и на мочке уха тоже.

Я сразу понял, о ком Дадон говорит! Хоть и не видел этого типа долгие годы, но узнал именно эти глаза, а еще руку мастера… свою, то есть. Потому что эти шрамы курсант Потап получил еще в академии, когда мы с ним разодрались не на жизнь, а на смерть. Я вообще-то не сторонник таких драк, как и драк вообще, но этот тип меня конкретно тогда довел, набросав в копилку своих подлостей столько всего, что терпеть это было просто уже невозможно, ни за себя, ни за своих товарищей по оружию. Вот я и выдал ему за всех, а после этой драки в карцере две недели провел, и ребята мне туда тайком носили пожрать. Потап же, как и следовало ожидать, снова вышел сухим из воды. Подольстился к начальству, отмазался. С такими его талантами я даже не сомневался, что после академии еще не раз о нем услышу, и именно в связи с его высокими чинами – ему подобные, как правило, умудряются пробраться наверх, ничем не гнушаясь, так что остановить их на этом пути может только пуля порядочного человека. Но Потапа такая пуля еще не нашла. Так что я теперь был больше чем уверен, что это именно о нем мне недавно рассказывал Ким – ну, что Стеша подслушала разговор Лакнафа с кем-то из городских. О том, что меня надо поймать и позаботиться, чтобы я не дожил до допроса. Вот только мне пока было неясно: спелись ли два голубка, Лакнаф с Потапом, только на фоне обоюдной неприязни ко мне, или же их объединяло нечто большее – например, работа на колдуняру. Ведь должен же был кто-то в столице, в министерстве, придерживать, сколько возможно, информацию о том, что в нашем уездном районе творится. Но над этим можно было попозже подумать, а пока я присел рядом с Дадоном. После того, как я избавил его от удавки, уже не было надобности убеждать этого малого в моих мирных намерениях. Поэтому я сразу приступил к делу, попутно массируя свои пострадавшие в схватке с гадиной конечности:

– Дадон, мне все известно про лоскутки. Веришь или нет, но я их тебе не подсовывал, они у тебя там уже лежали. В то, что Лакнаф мог это сделать, тоже как-то слабо верится, по ряду причин. А это означает, что у кого-то в нашем поселке был веский повод подставить тебя под самосуд енотов. Если бы я в твой дом не вломился, побудив тебя созвать народ, то этот кто-то как-то иначе бы их к тебе заманил и все равно ткнул бы носом в ящик стола. Рассчитывая на то, что еноты тебя прикончат. И вот у меня к тебе вопрос: давай думать, кому и по какой причине вдруг потребовалось тебя устранить? И кто мог подсунуть тебе эти чертовы лоскутки? Кто к тебе в гости заходил после Льяшкиной смерти? Или кто вокруг дома кружил, имея возможность влезть незаметно? Давай-ка, соберись с мыслями и попытайся мне их всех перечислить. Всех до единого!

– Да что тут собираться? – плаксиво протянул Дадон. – Вообще не представляю, кто на меня мог так ополчиться! Никому я дорогу не перебегал, ни с кем не ругался. Писем не получал, денег не одалживал, в споры ни с кем не вступал! Так кому бы вдруг потребовалось все Лерожево семейство на меня натравить? И сейчас вот, с этой веревкой… за что? Не знаю я, ну, не знаю! А что до гостей, то только Аким заходил ко мне – и все. Не он же лоскутки мне подсунул?

Наверняка не он! Потому что Аким заходил к тебе, голубчик, и вовсе не в гости, а наверняка затем, чтобы договориться насчет очередной партии твоего самогона. Но мы пока об этом не будем, есть более важные темы.

– Кто еще, кроме Акима? Точно никого? – и, получив в ответ отчаянное сотрясание головой, я потребовал: – Тогда вспоминай, что необычного ты мог увидеть в последнее время, кто ошивался возле твоего двора. Я уверен, что есть причина, по которой тебя пытались убрать! Именно убрать, и, заметь, дважды уже, – я кивнул на узелковую композицию в углу, примененную после того, как с енотами дело не прокатило.

– Да какая там причина? Ты что, сам не знаешь, как я живу? – попытался взбунтоваться Дадон. – Это вы, молодежь, скачете по поселку, нарываясь на неприятности, а я одинокий пенсионер! Из дома в сарай, из сарая обратно. А в последние дни так и вовсе никуда, даже в магазин не ходил!

– Значит, вспоминай, что ты из окна мог случайно заметить, – выслушав Дадоновы излияния, я уцепился за последнюю видимую причину, по которой он мог бы кому-то не угодить. Да еще вот так, прямо до смерти!

– В окне я видел обычный пейзаж, какой уже много лет наблюдаю! Кусок забора, деревья и тротуар. Тебе их описать, или сам знаешь, как они выглядят?

– Что еще? – потребовал я, игнорируя яд в его голосе. – Вспоминай! Кто-то проезжал мимо, кто-то шел, птичка к тебе на забор отдохнуть присаживалась да не те песни пела. Пойми ты, что сейчас, для установления истины, все имеет значение.

– Никто не проезжал, никто не садился! Один только Баруза стоял у меня перед окнами и, как обычно, веник втирал в тротуарную плитку. Но он даже не смотрел в мою сторону. И я его тоже не разглядывал, больно надо!

– А ведь он дворник! Вполне мог найти эти лоскутки, которые кто-то выбросил! И если ты когда-то раньше успел ему насолить, то он вполне мог подстроить тебе такую пакость, как подброшенные улики! – осенило вдруг меня. Правда, в эту картину плохо вписывалась повторная попытка Дадонова убийства с помощью гадины. Но мне и раньше доводилось видеть, как на одного человека неприятности сваливаются сразу с разных сторон. Так что сначала неплохо было попытаться разобраться с первой причиной.

– Ничем я ему не солил, а в последний раз он и вовсе недолго возле моего забора веник мусолил. Потом Фара, его мамаша, подлетела к нему и ну на него шипеть! А я плюнул – терпеть злых баб не могу! – и ушел в свой сарай.

– То есть, ты их обоих перед своими окнами без присмотра оставил? И про мамашу я только сейчас от тебя слышу?! Черт, как же с вами тяжело работать, с несознательными свидетелями! Я же просил тебя рассказать мне буквально ВСЕ! Ты вообще хорошо понимаешь значение этого слова?

– А что это даст-то тебе?! Я даже не смог разобрать, что она там своему сыночку шипела! Потому что она, наверное, охрипла после того, как с бабкой Мозой ругалась, я на их ор из окна и выглянул. Там-то ее хорошо было слышно, да только происходило это не перед моим окном, а уже на углу забора, где она Мозу пыталась перекричать! И только после этого она подскочила к Барузе.

– Что мне это даст, я сам решать буду! – попытался я ответить нормальным человеческим голосом, хотя мне очень хотелось сорваться на злобный рык. – А твое дело просто рассказывать! Бабка Моза – это та, что в Веселовке живет?! На Цветочной улице?!