Ковер быстро занялся пламенем. Огонь, извиваясь, как змея, перескочил на шелковую тахту, затем на занавески. Разгоравшееся пламя постепенно приближалось к тому месту, где она лежала. Раздался крик Джафера: «Пожар!»

Вслед закричала Сетарет-калфа: «Горим! На помощь! Хюррем Ханым в огне!»

Пламя уже подбиралось к платью Хюррем. Джафер подбежал к ней, Хюррем сделала вид, что пришла в себя, и с ужасом закричала, словно бы только сейчас увидела огонь вокруг. Джафер вытащил ее из огня на руках.

Пока гаремные слуги носились, пытаясь погасить пламя, Хюррем Ханым брызгали в лицо водой, стараясь привести ее в чувство.

Едва очнувшись, она сказала: «Лучше бы вы меня оставили. Лучше бы вы оставили душу, которая и так сгорает от любовных страданий, пусть бы она сгорела в огне и покинула этот мир».

В гареме не смолкали сплетни. Событие обсуждали все. Кто-то клялся: «Девушка сама себя подожгла», и отчасти это было правдой, а другие не соглашались: «Ну что вы, у нее подол платья попал в огонь!» Некоторые поговаривали, что пожар устроила сама Гюльбахар Хасеки Султан, и за этими разговорами произошедшее постепенно стиралось из памяти обитателей гарема. Османский дворец, много раз переживавший пожары, на этот раз не пострадал. Огонь быстро погасили. Правда, в гареме сильно пахло гарью. Несмотря на то что стояла зима и дул холодный ветер, пришлось отворить настежь все окна и двери, чтобы проветрить покои.

Но пожар в душе Хюррем продолжался. Несмотря на то что с момента происшествия, поднявшего на ноги весь гарем, прошло уже десять дней, от падишаха вестей не было. Иногда появлялся Сюмбюль-ага и сообщал, что повелитель проводит время в особняке у главного сокольничего Ибрагима-аги. Кто этот Ибрагим-ага? Что в нем такого, что Сулейман тратит все время на этого несчастного, хотя она его так любит и ждет?

– Значит, если бы Хюррем погибла в огне, даже это не напомнило бы повелителю о ее существовании? – терзала она себя.

Тем временем наложницы уже начали над ней посмеиваться. Стараясь разозлить ее, они громко перекрикивались:

– Сколько уже дней прошло, девочки?

С другой стороны общего зала летел ответ:

– Кажется, пять или десять.

– Да уже целый год!

– Ой да ладно, это тебе каждая ночь годом кажется.

– Кто тебя согревает по ночам, девушка? Кто подбрасывает тебе дров?

Ответ не заставлял себя ждать: «Мне хватает огня моей любви. Видишь, от моей страсти уже пожары начинаются».

За такими разговорами следовал хохот, а за ним – гневные окрики Сетарет-калфы: «Ну-ка замолчите, немедленно займитесь работой!» Иногда следом вмешивался и Джафер. Голос у него был высокий, как у женщины, однако в противоположность голосу он был рослым и широким в плечах, а грозный взгляд огромных глаз мог испугать кого угодно. Завидев Джафера, наложницы, до того смеявшиеся над его госпожой, мгновенно разбегались.

Даже Екатерина, которая с завистью косилась на Хюррем в «бане невесты», начала теперь смотреть на нее по-другому. Всякий раз, завидев Хюррем, она улыбалась, словно хотела сказать: «Ну вот, и про тебя забыли, как и про меня. Не расстраивайся, моя дорогая, подожди, он еще тебя найдет. Нужно подождать».

То, что Сулейман уже много дней не спрашивал о Хюррем, вызвало большую радость в покоях Гюльбахар Хасеки. Вместе с ней радовались и ее служанки, избежавшие на сей раз гнева и розг. Их госпожа стала прежней. Теперь Гюльбахар, как и раньше, просыпалась рано, одевалась с помощью нескольких служанок, а затем отправлялась гулять в розовый сад. Теперь она снова часто смеялась и даже иногда делала служанкам подарки. К ней вернулся ее прежний аппетит.

Все произошло именно так, как она ожидала, и так, как ей хотелось. Сулейман сорвал московитскую розу, насладился ее ароматом и выбросил. Правда, он все еще не спрашивал и о самой Гюльбахар, но теперь ее это не тревожило. Было ясно, что падишах очень занят, как всегда, когда готовился к походу. Где это видано, чтобы перед самой войной падишахи забывали о своих воинах и пашах и бегали к женской юбке?

На одиннадцатый день Гюльбахар посетила покои Хафзы Султан: «Мы решили узнать, как поживает наша матушка». Пожилая женщина знала, какие чувства заставили Гюльбахар прийти к ней, но ничего не сказала. Она встретила мать своего единственного внука приветливо. Она даже сделала вид, что не видит в глазах Гюльбахар злорадства: «Ну, что? Твой сын взял московитскую неверную, а затем бросил». Она любезно встретила Хасеки и сделала вид, что не слышит никаких намеков в ее вопросе: «Ну как вы, матушка, теперь вы счастливы?»

Обе женщины сели бок о бок и за вышивкой обсудили, что, наверное, грядет новый военный поход. Валиде Султан сказала: «Давно мы не видели нашего сына, уже тоскуем по нему», а Гюльбахар не упустила возможности добавить: «Так кто же по нему не тоскует, матушка».

Пожилая женщина говорила себе: «Не обращай внимания», но затем решила поставить на место Гюльбахар, которая совсем забылась от ревности. Она внимательно посмотрела в глаза матери своего внука и сказала: «Тоска очень тяжела, Гюльбахар. Ты знаешь это лучше всех. Смотри, вот уже несколько месяцев, как ты не видела падишаха».

Хасеки Султан показалось, будто в ее грудь вонзили острый нож. «Ах ты, старая ведьма, – подумала она. – Но когда-нибудь ты сдохнешь, а я останусь. Мой Мустафа взойдет на престол, и Гюльбахар, которая месяцами сидела за закрытой дверью, станет Валиде Султан». Гюльбахар вихрем вылетела из покоев Валиде Султан. Этот вихрь ударил по служанкам, ожидавшим ее у дверей и коротающим время за болтовней. Хасеки пронеслась перед ними, яростно топая каблуками, и крикнула: «Чего стоите, дуры?» В ярости она влетела к себе в покои и, увидев, что одна из служанок заснула на диване, бросилась на нее с розгой. Долго кричала она на своих служанок, которые совершенно не понимали, почему их прекрасная госпожа вновь в гневе.

Гюльбахар с трудом успокоилась. Старая ведьма в лицо сказала ей, что Сулейман больше не хочет ее видеть. Правда была ясна как день. Теперь простых утешений недостаточно. Теперь нужно избавиться от московитской неверной, только это ее бы успокоило. Как бы то ни было, падишах должен вернуться к матери своего единственного сына.

Но события развивались не так, как ожидала Гюльбахар.

Спустя четырнадцать длинных ночей после последнего свидания султан Сулейман вновь пригласил Хюррем. А Хюррем, услышав об этом, совершенно не обрадовалась, к изумлению окружающих. Она тихо ждала, пока служанки соберут ее к вечеру. Она даже не обратила внимание на то, как Камер, причесывая, больно дернула ее за волосы. Хюррем была погружена в раздумья. «Я никому не позволю меня использовать и бросить, – говорила она самой себе. – Я не Екатерина, никто не смеет меня бросать, никто, даже падишах!»

Она все время твердила это про себя все прошедшие четырнадцать бессонных ночей. Она не замечала того, что происходит вокруг, не слышала, о чем говорят. Ей не хотелось ни есть, ни пить, не хотелось вставать с постели. Когда Мерзука протягивала ей подаренный падишахом саз и просила поиграть, она бессмысленно смотрела на подругу. Что теперь играть, о чем теперь петь? Кому теперь играть, кто будет слушать ее песни?