Что происходило потом, она не помнила. Всю ночь Хюррем была в объятиях Сулеймана. Нет, нет, не в объятиях, а на облаках. Среди звезд. Она не помнила, сколько раз за ночь поднималась буря удовольствий. Она и не считала. Когда светало, они все еще любили друг друга. Молодой мужчина все никак не мог насытиться этим юным жарким телом, и Хюррем сводила его с ума своей смелостью и страстью, скрывавшимися за ее неопытностью.

С последней волной любви падишах устало рухнул рядом с ней. Хюррем тоже была без сил. Они были так утомлены, что она с трудом натянула на их влажные от страсти тела шелковую простыню. Прежде чем провалиться в сон, она потрогала себя. Кровь. Маленькая деревенская девочка, появившаяся на свет Александрой-Анастасией Лисовской, стала женщиной по имени Хюррем, и женщиной стала в объятиях султана Сулеймана.

Наконец Хюррем позволила себе дать волю своим чувствам. Гладя по волосам мужчину, спавшего рядом с ней лицом вниз, она беззвучно плакала, не зная почему. Может быть, от радости или, может быть, от страха. Единственное, что она точно знала, – теперь она женщина падишаха. А если ее судьба будет такой же, как судьба Екатерины? Если Сулейман после страстного свидания позабудет о ней и оставит стареть в гареме?

– Нет, я не позволю этому произойти, – пробормотала Хюррем. – Я не позволю ему забыть меня.

Хюррем пребывала между сном и явью. Султан Сулейман тоже временами проваливался в сон, а временами пробуждался и счастливо улыбался, замечая, что пальцы Хюррем гладят его по волосам. Молодой падишах не помнил, чтобы кто-то из наложниц прежде дарил ему такое удовольствие. Хотя у девушки все было в первый раз, ее смелость поразила Сулеймана. Как она так могла? Она показывала все, что чувствовала, говорила все, что хочет. Ее голос, ее шепот, ее стоны, ее крики свели его с ума.

Сулейман внезапно заметил, что он постоянно сравнивает Хюррем с Гюльбахар. Его напугало это незнакомое чувство. Он еще ни разу ни одну наложницу не сравнивал с матерью своего сына. Что же сейчас такое происходило? Еще одна деталь изумляла султана Сулеймана. Прежде он всегда испытывал чувство вины за то, что провел ночь с другой женщиной, а не с матерью своего сына. Но сейчас он никакой вины не испытывал. Это было странно.

«Ну-ка вставай, вставай немедленно! Вставай и отправляйся к себе с Сюмбюлем-агой». Хюррем, открыв глаза, увидела перед собой Дайе Хатун. Сулеймана не было. Служанки уже убирали комнату.

Дайе Хатун потянула атласное одеяло, в это время Хюррем торопливо пыталась отыскать свою сорочку. Ей стало стыдно. Ей не хотелось, чтобы женщина видела ее обнаженной. Между тем волнение ее было напрасным. Одна из служанок подала ей сорочку, прежде чем одеяло открыло ее наготу.

Хюррем умирала от голода. Она взяла из чаши яблоко и подошла к островерхому камину, а в это время Дайе Хатун продолжала давать указания служанкам: «Быстрее, поднимайте одеяло! Снимайте простынь и заверните ее в красную ткань, отправьте Валиде Султан, чтобы она поняла, что это от Хюррем Кадын».

Женщина многозначительно рассматривала Хюррем. Сказанное ею означало следующее: я видела простыню, девушка оказалась чистой, девушка из Московии стала женщиной в покоях повелителя. «А ты, моя дорогая, поторапливайся, – сказала она Хюррем. – Сегодня у тебя много дел. Сначала ты пойдешь в хамам. А потом тебя переселят».

Внимательно наблюдая за тем, как кладут в сверток окровавленную простыню, Дайе Хатун пробормотала: «А, хочу тебе сказать, девушка, но только ты от меня ничего не слышала. По милости нашего повелителя тебе теперь будут платить жалованье».

– Жалованье?

– Да, таков обычай.

– Падишах платит жалованье каждой девушке, которая побывала у него в покоях? – спросила Хюррем.

Краска бросилась в лицо пожилой женщине. «О Аллах всемогущий! – прорычала она. – Ты, Хюррем Кадын, только из-за своего невежества можешь задавать такие неприличные вопросы. Наш падишах проявляет свою милость к тому, к кому захочет». На лице ее появилось насмешливое выражение: «Хочешь, я тебе еще что-то скажу? Если даже повелитель решит проявить милость к каждой, кто побывала в этой комнате, казна все равно останется наполнена до краев».

Дайе Хатун закашлялась со смехом, но Хюррем не понравились ее слова. Значит, через эту постель прошло много женщин, а она всего лишь одна из них. Стиснув зубы, она пробормотала: «Но я буду последней!»

– Что, кадын, ты сказала? Я не расслышала.

Хюррем уже направилась к двери.

Сюмбюль-ага ждал ее. Лицо его расплылось в улыбке. Его помощник Джафер скромно стоял рядом.

«Твои вещи уже перенесли, – сказал Сюмбюль. А потом многозначительно добавил: – Посмотрим, понравятся ли тебе твои новые покои. В одном конце коридора будешь жить ты, а в другом конце – покои Гюльбахар Хатун».

Хюррем все очень понравилось. Ее новые покои представляли собой четыре соединенных комнаты, одна из которых была больше остальных. Одно из окон в эркере выходило в розовый сад, а второе смотрело на море. На острове виднелась белая башенка, похожая на невесту в фате. На пороге Хюррем встретили Мерзука и Сетарет-калфа со слезами радости на глазах. Перед дверью стояли еще две девушки. Одна была чернокожей, вторая белой. Чернокожую звали Камер, белую Эмине. А еще был Джафер. Мальчишку теперь отдали в распоряжение Хюррем Ханым. Его белоснежные, как жемчуг, зубы ярко сверкали на черном, как смоль, лице.

Мытье в бане прошло весело. Этот обычай называли «мытье невесты». Так почему-то называли обряд мытья наложницы, после того как она проводит ночь в покоях повелителя. Обычно в этот день утром в бане мылась Гюльбахар Хасеки, но в то утро Хасеки Султан в баню не пожаловала. Гюльбахар сидела у себя в покоях и думала о том, что если пойдет в баню, то тем самым покажет, что одобряет появление соперницы. Она никогда бы не согласилась на такое даже под угрозой смерти. У нее не было сил слушать смех этой русской неверной.

Хюррем порхала от счастья. Она была очень рада, что Хасеки не появилась. Ей вовсе не хотелось видеть высокомерные взгляды этой женщины после такой сказочной ночи. То, что Гюльбахар не пришла, было хорошим знаком. Значит, та ее ревновала. Ясно было, что теперь она считает Хюррем своей соперницей. «Самое странное, – думала Хюррем, – что я после вчерашней ночи ее не считаю своей соперницей».

В дверях хамама маленькую семью Хюррем, состоявшую теперь из Мерзуки, Сетарет-калфы, Камер и Эмине, встретил Джафер. Сетарет-калфа вновь помчалась сообщить гарему новости. Голос ее звенел эхом в куполе бани.

Голова Хюррем кружилась. Она старалась собрать все свои силы, чтобы томление прошедшей ночи не помешало ей отдаться новому урагану страсти. И в то же время молила Деву Марию, чтобы Божия Матерь защитила ее от ревнивых взглядов и мыслей других обитательниц гарема. В бане Хюррем видела Екатерину, та смотрела на нее, но в глазах ее уже не было прежнего тепла – в них были лишь зависть и злость. Увидев ее глаза, Хюррем растерялась. Она помахала было рукой, но та даже не ответила. Екатерина сама провела ночь с падишахом, но была позабыта, а сейчас ей оставалось лишь ждать того дня, когда ее выдадут замуж за какого-нибудь противного богатого старика и отошлют из дворца. Кто знал, вдруг Хюррем ожидало то же самое? Но падишах даровал ей собственные покои, да и к тому же прямо под носом у Гюльбахар Хасеки. «Значит, эта деревенщина, научившись у меня некоторым вещам, так запросто смогла покорить самого султана Сулеймана? – думала Екатерина. – Видимо, смогла, это очевидно».