Византия не могла оказать Мехмеду II должного сопротивления. Ее защитники дрались мужественно – они стояли насмерть, но этого было недостаточно. Турки, подобно диким зверям, почуяли кровь, славу и победу. Вероятно, в эти тревожные мгновения, определившие дальнейший ход мировой истории, император Константин XI вспомнил слова древнегреческого географа Павсания: «Никто из тех, кто посвятил себя без остатка делам своей страны и уповал на свой народ, не окончил свои дни хорошо».

Штурм Константинополя, который Гиббон назвал «торжеством варварства и религии», оказался не просто взятием имперской столицы. Это было столкновение старого и нового, прошлого и будущего, христианства и ислама. Два мира, две культуры сошлись в смертельной схватке у Феодосиевых стен. В оврагах, где сейчас растет трава, лежали тысячи мертвых тел. Вместо птичьего щебета грохотали пушки, лязгали сабли и кричали раненые. Кровь лилась по улицам города Константина Великого, и старые укрепления, некогда испугавшие самого Аттилу, уже не могли никого сберечь от неминуемой гибели.

Когда 21-летний Мехмед II на белом коне триумфально въезжал в захваченную столицу, чудом уцелевшие тимариоты[51] достали из-под горы трупов тело Константина XI Палеолога – изувеченное и обезображенное настолько, что его удалось опознать только по застежкам на пурпурных сапогах. Узнав о захвате Константинополя, василевс воскликнул: «Город пал, а я еще жив!» Затем он сорвал с себя знаки императорского достоинства, бросился в бой и был убит. Мортон говорит, что Мехмед II велел выставить голову Константина на порфировой колонне перед императорским дворцом. Когда все узнали, что правитель Византии убит, тело похоронили по обряду греческой церкви – и сам султан заплатил за масло в лампадах над гробом.

Эта версия драматична, но не бесспорна. Британский византинист Стивен Рансимен напоминает, что судьба последнего василевса осталась неизвестной – Мехмеду принесли чью-то голову, которую пленные византийские вельможи опознали как принадлежавшую их господину. Мехмед приказал водрузить голову на колонну, стоявшую на форуме Августа, а затем забальзамировать ее и послать для обозрения ко дворам владык мусульманского мира.

Для христиан Позднего Средневековья взятие османами Константинополя стало настоящим шоком. Кривая турецкая сабля рассекла двуглавого византийского орла – и европейцы впервые почувствовали себя отрезанными от древних римлян, прародителей их цивилизации. Афинский мыслитель XV века Лаоник Халкокондил сравнивает завоевание Константинополя с падением Трои – и считает, что Бог покарал греков (византийцев) за разрушенный ими в древности город. По словам Рансимена, новость с берегов Босфора потрясла христианский мир – ибо никто не ожидал падения Константинополя. Люди знали, что город в опасности, – но не понимали, насколько близкой она была. Несчастье, постигшее византийскую столицу, стало эпохальным событием, о котором на берегах Черного и Средиземного морей сложено немало песен. Одну из них – «Рыбы Константинополя» – долго пели в Греции:

Так родилась легенда о появлении рыбки-султанки (барабульки). По слухам, сюжет песни основан на реальном случае, имевшем место в греческом монастыре Богоматери; турки называют его Балыклы (тур. balıklı – рыбный). Монастырь находится в стамбульском ильче Зейтинбурну и знаменит животворным источником, в который, по одной из версий легенды, упали султанки. По мнению стамбульцев, внешний вид барабульки подтверждает достоверность предания: оранжевые бока делают живую рыбку похожей на жареную. Переливаясь золотом в морской воде, султанки призваны напоминать людям о великом событии – взятии Константинополя войсками Мехмеда II.

Конец одного – всегда начало чего-то другого, и конец Византии не стал исключением. Османы сделали Константинополь центром своей империи. Феодосиевы стены отремонтировали и превратили в Едикуле. На территории крепости построили янычарские казармы и мечеть. Размеры ее минарета совпадают с размерами гигантской кулеврины – легендарной пушки, о которой писал Готье. На самом деле это была огромная бронзовая бомбарда длиной от 8 до 12 м и весом 32 т; дальность выстрела составляла 2 км, диаметр ядер – 90 см. На перезарядку требовался час. Пушку тянули 60 быков; чтобы соорудить для нее деревянные подмостки, требовалось 50 плотников. Смертоносное орудие называлось «Базилика». Его создал по заказу Мехмеда II венгерский мастер Урбан.

Жизнь «Базилики» оказалась короткой, но яркой. В 1453 году османы осаждали Константинополь 2 месяца – со 2 апреля по 29 мая. На второй день артиллерийского обстрела ствол пушки дал трещину. Разрушая столицу Византийской империи, бомбарда разрушала сама себя. В итоге она раскололась от собственной отдачи – но успела 29 мая пробить роковую брешь в Феодосиевых стенах, и в Константинополь ворвались янычары. Это произошло на участке между Харисийскими воротами и воротами Святого Романа, возле которых погиб Константин XI. В память о «Базилике» османы построили на территории захваченной крепости вышеупомянутую мечеть. Пролом в стене от ядра бомбарды, через который янычары проникли в город, назвали Топкапы – Пушечные ворота. Этим объясняется наличие в Стамбуле автобусной остановки «Топкапы» и одноименного парка, которые не имеют отношения к султанскому дворцу. В парке находится один из самых интересных музеев Турции – Панорама 1453, освещающая подготовку и проведение финального штурма Константинополя.

Некоторые авторы утверждают, что Константинополь пал по роковой случайности – якобы во всем виновата незапертая калитка в крепостной стене. Австрийский писатель Стефан Цвейг рисует красочную, но неправдоподобную картину взятия византийской столицы. Через одну из многочисленных брешей, пробитых во внешней стене, проникли несколько турок. Боясь идти дальше, они бродили между первой и второй городскими стенами – пока не заметили, что небольшие ворота (керкапорта) по недосмотру остались отпертыми. Керкапорта – это калитка, предназначенная для пешеходов, когда главные ворота закрыты. Именно потому, что данная калитка не имела стратегического значения, константинопольцы забыли о ней, – и янычары, к своему изумлению, увидели гостеприимно распахнутую дверь. Сначала османы подозревали военную хитрость, ибо им казалось абсурдом, что керкапорта, ведущая к центру города, открыта – тогда как перед каждой брешью лежат горы трупов, осажденные мечут в осаждающих дротики и льют на них горячее масло. На всякий случай янычары вызвали подкрепление и напали с тыла на защитников наружных стен. Увидев османов, несколько византийцев подняли крик, рождающий ложные слухи: «Город взят!» И турки, ликуя, всё громче повторяли: «Город взят!»…