Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На террасе идиллия – мама с папой качают малышей Лину и Артура, а в комнату с кухни, неся огромную тарелку тутовника, входит Бэлла. Дух захватывает, когда я смотрю на нее. Для них всех мой приезд – сюрприз. Малютка охает, когда видит меня, и чуть не роняет тарелку, но я вовремя успеваю подхватить. Я слепну от ее красоты. Она стала еще красивее? Волосы разлетаются на ветру, светясь золотом. На лице легкий румянец. Красивое белое платье из шитья закрывает тело, на которое я сейчас смотрю дозированно, потому что с ума схожу от ее форм. Как же ей идет материнство. Все мое мужское нутро простреливает, когда вопреки воле снова и снова возвращаюсь глазами к ее груди – и представляю, какая она там, в жестких тисках лифа.
– Алан, – слышу ее восторженно-радостное. Обнимаю, не в силах скрыть дрожь, – а у нас тутовник в саду созрел. Собрала с утра…
Когда она волнуется, всегда так мило и нелепо переводит тему… Какая же она… Лучшая…
Мы тепло здороваемся с родителями, а я таю, как только касаюсь руками нежной кожи своих малышей. Кайф отцовства особенный… Ничем его не заменить. Это счастье. Бесконечное и абсолютное счастье. А еще счастье – вот так стоять здесь, дышать порывистым влажным воздухом океана и слушать шелест кипарисов. Без обид, без напрягов. Просто радоваться тому, что рядом с тобой абсолютно любимые люди.
Мы пьем чай с яблочным пирогом Бэллы и кушаем тутовник – любимый плод моих родителей. Я рассказываю о республике и о проекте. Родители слушают увлеченно.
– Где Марианна и Коста? – спрашиваю у них. Я не видел брата и сестру уже полгода. Они так быстро растут, совсем уже взрослые.
– Мари в Нью-Йорке на практике. А Коста… – мама тяжело вздыхает. Судя по всему, у нее подросла новая головная боль… Вот такой он удел мамский…
– Думаю, Коста еще даст нам всем жару похлеще того, что творил ты… Укатил с друзьями в Вегас. Вместо того чтобы думать, что делать с проваленными экзаменами…
Я усмехаюсь, понимающе кивая. Теперь многодетному отцу с пятью детьми мне, конечно, все представляется иначе, чем в двадцать два…
– Он поумнеет, – пытаюсь я успокоить родителей, но прекрасно понимаю, что бесполезно…
– Ой… – слышу сзади голос Бэллы, капнувшей тутовником на грудь своего белоснежного платья. – Пойду срочно застираю, чтобы пятна не осталось, – говорит потише для моей мамы. И быстро удаляется наверх.
Внутри меня всё зудит. Я для виду отсиживаю еще две минуты, в буквальном смысле отсчитывая тиканье часов на стене, а потом, придумав какой-то нелепый повод, спешу следом за ней.
Нахожу свою девочку в ванной нашей спальни. Она расстегнула пару верхних пуговиц, приоткрыв грудь, оттирает ватой и мылом пятно. Видит меня в отражении зеркала и дергается.
Я подхожу, в буквальном смысле уже дымясь, резко разворачиваю ее к себе лицом и сажаю на пьедестал раковины.
– Алан… – снова этот ее голос, то ли протеста, то ли мольбы, от которого по телу мурашки.
Какая красивая… Какая теплая, влекущая… Мамочка…
– Уже же можно? – спрашиваю я, вжимаясь в нее бедрами и намекая на пресловутую необходимость воздержания в течение сорока дней после родов.
Она всхлипывает, когда мои пальцы быстро расправляются с оставшимися пуговицами, а губы жадно накрывают ее груди, такие аппетитные и мягкие, что я уже от этого готов кончить.
– Малютка… – хриплю, расстегивая штаны.
Секунда – и от ее былой стеснительности ни следа. Она жадно подается мне навстречу, распахивая ноги. А я только и успеваю, что подставить свои ладони под ее поясницу, чтобы не впечатать ее с синяками в фаянс от резких, глубоких и жадных толчков.
Все очень быстро, потому что слишком хотелось. Оба знаем, что ночью еще компенсируем нашу разлуку. Смеемся и целуемся, пытаясь восстановить дыхание.
– Что наврал родителям? – спрашивает она, поправляя платье.
– Не помню даже… Так хотелось тебя, что явно какую-то чушь…
Мы спускаемся вместе. Мамы и детей уже нет: они пошли к океану.
Невольно встретившаяся глазами с моим отцом и сразу покрасневшая Бэлла тут же подрывается вслед за ними, а я остаюсь с Алмазом один на один.
Он смотрит на меня и улыбается многозначительно.
– Осторожно, Алан, с твоим ювелирным прицелом и сами не заметите, как родите еще одну двойню. Станешь отцом-героем, медаль получишь… – усмехается лукаво.
Я пытаюсь сохранить максимально невозмутимый вид, но перспектива мне нравится. А что, мне хочется свою футбольную команду…
Он явно считывает мои эмоции. Понимающе кивает.
– Пока они маленькие, кажется, что главная проблема, как они спят и как часто шмыгают носом. Большие дети, Алан, большие проблемы. Каждый ребенок – это свой мир… Поверь мне, они забирают не меньше, чем дают… Важно, чтобы вас хватило на всех. Вопрос ведь не в том, чтобы родить. Вопрос в том, чтобы потом не потерять…
Я понимаю, о чем он. О нас с ним. Ведь мы и правда на какое-то время друг друга потеряли… От этого у каждого из нас в душе незаживающая рана, самобичевание и сожаление. И мы усиленно пытаемся наверстать упущенное. Но многое все равно не наверстаешь, как ни крути и ни старайся.
– Не задуши ее своей любовью, сын, – сказал более серьезно.
– Ты душил, папа… – парировал я.
Оба задумались, посмотрев вдаль.
– Наши женщины выдержат… Иначе бы они не были нашими… – примирительно завершаю я и снова смотрю на Алмаза. Сейчас, при бликах полуденного солнца, он кажется моложе, и я даже сам заметил, как же сильно мы были похожи с ним… Я всю жизнь боялся этой схожести. Наверное, потому что боялся повторения его судьбы, боялся, что женщина, которую я назову своей, по воле рока и обстоятельств заставит меня страдать… Мне казалось, что дикая любовь – это проклятие, которое надо всеми средствами избегать. Мне казалось, что чувства можно держать под контролем, обуздывать. А потом в моей жизни случилась Бэлла. И я понял, что не способен ничего контролировать. Потому что это она теперь контролировала. Это от ее желания и прихоти мое сердце билось сильнее. У нас с отцом было так – одна любовь раз и навсегда. Одна женщина, которая владела нашей душой. Женщина, сказавшая раз и навсегда «я твоя…» Твоя страсть, твоя любовь, твоя жизнь…
Конец.
15 сентября 2022 г.
Друзья!
Рада приветствовать вас на своей новинке!