Как, должно быть, она испугалась! Или не успела?

Бедная, одинокая девочка, которую некому поддержать икоторой приходится справляться с жизнью в одиночку.

— Я заберу тебя в Париж, — сказал ей Филипп по-французски. —Я не знаю, согласишься ли ты, но, если не согласишься, мы что-нибудь придумаем.И никто не посмеет тебя обидеть. Даже мой сын.

Зазвонил телефон, Филипп снял трубку.

— Я уже в подъезде, — сообщила трубка. — Врача привез. Онговорит, что все равно нужно будет в больницу, если ранение лицевое…

— Сейчас посмотрим, — сказал в отдалении чей-то голос,очевидно этого самого врача. Филипп поднялся с пола и вышел в коридор.

— А лифт не работает, что ли? — спросили в телефоне.

— Нет, — сказал Филипп. — Придется пешком.

— А этаж-то пятый… — с наигранным испугом проговорили втелефоне. — Прибытие откладывается на неопределенный срок. Кто знает, сколькопотребуется времени, чтобы поднять себя по лестнице.

Но в гулком подъезде уже звучали шаги. Филиппу показалось,что поднимается человек сорок.

Он открыл дверь. Оказалось не сорок, а всего пятеро.

— Привет, — сказал Филипп. — Хорошо, что тебе удалосьприехать.

В палате у Александры было просторно и красиво. Как всанаторном люксе, подумала она, хотя никогда не была в санатории, тем более влюксе. По ту сторону — зимний подмосковный бор, засыпанный снегом, а по эту —тепло, чисто, спокойно. Телевизор, ковры, цветы, картины.

Как бы дико это ни звучало, но ей нравилось здесь лежать.

Когда она проснулась и в недоумении уставилась в лепнойпотолок со старинной бронзовой люстрой, ей показалось, что ее похитили и держатв заложниках. Она резко села, намереваясь бежать, но в голове зашумело, в ушахзазвенело, в глазах потемнело, и побег пришлось отменить.

За окном в тихом и чистом зимнем бору начинались сумерки, иАлександра, забыв про побег, легла на подушку и стала смотреть в этот меркнущиймежду соснами закат и вспоминать, как на зимних каникулах баба Клава возила ее,маленькую, на дачу. Как скрипел снег под полозьями санок, как здорово было идтис электрички к дому и предвкушать его ровное тепло — соседка всегда топила печьк их приезду. И на ужин в первый вечер всегда было что-то вкусное: «Докторская»колбаса с черным хлебом — сколько хочешь! — или ветчина в импортной банке,специально прибереженная в дорогу, и чай с конфетами, тоже пока не наешься.

Конечно, и в каникулы они с бабушкой работали не покладаярук. Вернее, работала бабушка и Александру заставляла. Ни разу в жизниАлександра не видела ее без дела. Она была превосходная портниха, у нее былхороший вкус и необыкновенная ухватка, как сказали бы сейчас, профессионализм.Александра, томясь, шила фартуки, а бабушка — платья, блузки, брюки и дажепальто.

Но все-таки на каникулах бабушка загружала ее меньше.

У Александры были лыжи, довольно неказистые, но вполнеподходящие для деревенских горок. И санки с загнутыми полозьями, оченькрасивые. «На них еще твой папа катался», — говорила баба Клава с гордостью, нопапу Александра не помнила.

Почему-то теперь ей стало очень жалко себя. Она лежала итихо плакала, и слезы перестали катиться только тогда, когда толстый бинт нащеке совсем промок.

Почему-то ее абсолютно не волновало, что с ней случилось изаживут ли раны. И где она находится.

Но оказалось, этот день все-таки смог ее удивить и вывестииз состояния странной апатии, в которую она впала.

Когда совсем стемнело, Александра решила выйти в коридор ипосмотреть есть ли еще кто-нибудь в этом сказочно-тихом доме.

Она осторожно села, придерживаясь рукой за какие-то оченьуместно прилаженные к стене поручни. Голова уже не так кружилась, и в глазахуже почти не темнело. В кресле, рядышком с кроватью, лежал длинный и толстыйхалат, и Александра, поколебавшись, надела его.

Она выглянула в коридор и увидела там молодого мужчину,сидевшего в кресле у противоположной стены. Как-то сразу, с первого взгляда,Александра поняла, что он — не врач.

— Проснулись? — спросил он приветливо. — Меня зовут Володя.А вы уверены, что вам уже можно ходить?

Александра не сразу сообразила, о чем он ее спрашивает. Нопочему-то вдруг появилась мысль — впервые с того момента, как она пришла всебя, — что вид у нее, должно быть, ужасный. Еще бы! Щека заклеена, ухо вродесовсем оторвано — она потрогала нашлепку, но сквозь сто слоев марли ничегоразобрать не смогла, лоб густо залит йодом. Позднее Александре сказали, что онападала головой вперед и сильно ударилась.

— Давайте-ка я вас обратно в комнату провожу, — озабоченносказал Володя. — Вы зря встали. Там такая кнопочка есть, ее можно нажать ивызвать сестру.

— Мне не нужна сестра, спасибо, — ответила Александра, неузнавая собственного голоса. — Я просто хотела узнать, где я.

— В больнице, в отделении косметической хирургии, — охотнообъяснил разговорчивый Володя. — Ваш муж приедет часов в восемь. Вы довольнодолго спали…

— Да уж! — проговорила Александра и тут же подумала: «Ну,что ж, если Филипп приедет, жить можно». — А вы кто? — спохватилась она. Чертбы побрал ее слоновью прямолинейность.

— Я — Володя, — как будто из этого что-то следовало,повторил молодой человек. — Я ваш охранник.

— Кто? — переспросила Александра. — Вы из милиции?

— Нет, — мягко сказал Володя. — Нет, я не из милиции.

Александра ничего не поняла, но спрашивать не стала. Она досмерти устала от тайн, недомолвок, секретов, обманов, конспирации, страха…Главное в восемь приедет Филипп, а все остальное… Какая разница!

— У вас есть сигареты? — спросила она. — Я не знаю, можно лиздесь курить, но если у вас есть сигареты…

— Конечно, есть, — ответил Володя. — У вас в комнате, — онсказал: в «комнате», а не в «палате», — на маленьком столике — пепельница.

— А здесь точно можно курить? — для верности уточнилаАлександра.

— Конечно, — успокоил ее Володя. — Здесь все можно.

Опустившись в кресло, Александра с удовольствием закурилаВолодину сигарету и тут только сообразила: «Он же сказал — «охранник». Значит,какая-то опасность угрожает ей и в этом чудесном тихом месте. Боже! Ей хотелосьзаплакать. Неужели и тут нельзя отдохнуть — нет, хотя бы передохнуть — отбесконечных опасностей, подстерегающих ее в последнее время?