— Почто выстрелов за рекой более не слыхать, а? — проговорил Кузьма Минин, опустившись на скамью рядом с Василием Турениным.

Ему ответил князь Лопата-Пожарский:

— Посекли нашу рать полки Ходкевича в центре и на флангах. Нас-то река спасла от полного разгрома, а ополчение Трубецкого, похоже, ляхи разбили в пух и прах! Казаки Просовецкого тоже рассеяны. В Замоскворечье теперь ляхи хозяйничают. Дело кончено, Кузьма. — Дмитрий Лопата тяжело вздохнул.

— Как же так, воеводы? — Минин оглядел всех присутствующих. — Неужто и сделать ничего нельзя?

— От Трубецкого и Просовецкого нет никаких известий, — заговорил Пожарский, объясняя Минину сложившуюся обстановку. — Наши полки готовы вновь вступить в сечу, но нам одним Ходкевича не одолеть, ибо у него тактическое преимущество. Нашей рати теперь придется наступать, переправляясь через реку. Вот если бы Трубецкой ударил Ходкевичу во фланг…

Пожарский умолк и, вытянув шею, прислушался. Замерли и все воеводы, сидящие вокруг. Из Замоскворечья с другого берега Москвы-реки явственно доносилась частая пальба из пищалей и самопалов.

— А вот и Трубецкой объявился! — радостно воскликнул воевода Дмитриев.

— Может, это Просовецкий и его казаки из окружения пробиваются? — пробормотал Артемий Измайлов, переглянувшись с Турениным.

— Это надо выяснить, и поживее! — сказал Пожарский. Он жестом подозвал к себе Салькова. — Бери коня, дуй на ту сторону реки и разведай, что там и как! Ужом ползай и птицей летай, но разнюхай все доподлинно. Уразумел?

— Уразумел, князь! — кивнул Сальков.

Он стремительно бросился к двери, на ходу надевая шапку.

— И чтоб обратно живым вернулся! — крикнул ему вслед Пожарский.

Солнце уже клонилось к закату, когда Тимоха Сальков наконец вернулся назад. Он отсутствовал около двух часов. Все это время стрельба в Замоскворечье не прекращалась, порой треск ружейных выстрелов сливался в сплошной гул.

Сальков оповестил Пожарского и все его окружение, что на Большой Ордынке идет бой. Казаки Просовецкого выбили поляков из Климентовского острога и рассекли втянувшийся на Ордынку польский обоз в нескольких местах. На помощь Просовецкому отряд за отрядом прибывают казаки из войска Трубецкого, ими уже захвачены Пятницкая улица и Зацепский вал.

— Не иначе, сам Господь пришел к нам на выручку! — взволнованно воскликнул Пожарский, радостно потрепав Салькова по плечу. — Молодец, Тимоха!

— Теперь и нам можно на ляхов ударить, брат! — нетерпеливо проговорил князь Лопата-Пожарский. — Мой полк готов выступить немедля!

— Не токмо можно, но и должно, — сказал Пожарский, в голосе и лице которого появилась прежняя уверенность. — Мы еще покажем Ходкевичу, где раки зимуют!

Видя, что все воеводы и с ними князь Пожарский собираются сей же час выступить против поляков, а про него как будто забыли, Кузьма Минин протолкался к Пожарскому.

— Поручи и мне какое-нибудь дело, князь, — сказал он. — Негоже мне в стороне отсиживаться.

Пожарский заглянул в глаза Минину, полные ратной решимости, и одобрительно покивал головой:

— Добро, Кузьма. Пойдешь с конным отрядом через реку, выбьешь ляхов с Крымского двора и будешь гнать их до Крымского вала и Калужских ворот. Помни, твой успех обеспечит удачное наступление всей нашей рати. С богом!

Атака конных дворян, возглавляемых Мининым, явилась для наемников Ходкевича, засевших на Крымском дворе, полной неожиданностью. Обратившись в бегство, наемники привели в расстройство полки Неверовского и Граевского. Это позволило Пожарскому быстро и без потерь развернуть своих ополченцев для боя на правом берегу Москвы-реки. Ратники Пожарского, пробиваясь к Большой Ордынке, теснили и опрокидывали венгерских гайдуков и польских гусар. Ходкевич прилагал отчаянные попытки к тому, чтобы спасти с трудом снаряженный обоз. Но все было тщетно. Битва кипела по всей Ордынке, звон сабель и ржание испуганных обозных лошадей заглушали выстрелы из пищалей. Ходкевичу пришлось бросить обоз, чтобы спасти свое войско от полного истребления в тесноте улиц и переулков Замоскворечья.

В сумерках Ходкевич отступил к Донскому монастырю. Почти все его полки поредели наполовину. Воины Ходкевича, потрясенные натиском русских, окончательно утратили волю к победе. На другой день Ходкевич отвел свое войско на Воробьевы горы, а оттуда по Смоленской дороге ушел в Вязьму.

Поражение Ходкевича поставило польский гарнизон в Кремле и Китай-городе в безвыходное положение.

В полном молчании ополченцы и казаки теснятся плотными рядами на площади, глядя на то, как из Кремля по каменному Троицкому мосту тянется вереница людей в богатых шубах и шапках. Это бояре во главе с Мстиславским идут сдаваться на милость Пожарского и его воевод.

Невдалеке от моста вдоль берега Неглинки тоже стоят густые толпы людей, пришедших сюда посмотреть на унижение тех, кто в недалеком прошлом договаривался с Сигизмундом о передаче московского трона его сыну. Ратники Пожарского и Трубецкого стоят, разбившись на сотни, с развернутыми знаменами.

Пройдя по мосту, бояре вступили на площадь. Идущие впереди Федор Мстиславский и Борис Лыков невольно замедлили шаг, когда над людской толчеей взлетели угрожающие крики. Многие гневные голоса требовали покарать смертью бояр-изменников, из-за которых Москва превратилась в руины. Казаки шумели, потрясая оружием.

Неожиданно от группы всадников, окружающих князя Пожарского и его воевод, отделился Тимоха Сальков. Остановив своего буланого гривастого коня в нескольких шагах от Мстиславского и Лыкова, Сальков спешился и обратился к Лыкову:

— Узнаешь ли ты меня, боярин?

Лыков кивнул, пробурчав что-то невнятное.

— И я тебя сразу узнал, приятель. — Сальков подмигнул Лыкову. — Немало воды утекло с той поры, как мы виделись с тобой последний раз.

— Да, немало, — чуть осмелев, сказал Лыков.

— Помнится, боярин, ты взял моего коня, когда удирал от татар Кантемир-мурзы, бросив меня и полковника Горбатова в пекле боя, — продолжил Сальков, уперев руки в бока. — Не забыл?

Лыков зашмыгал носом, неловко переминаясь с ноги на ногу.

— Конечно, не забыл, — проговорил он, с опаской поглядывая на Салькова, за поясом у которого торчали пистоль и кинжал, а сбоку висела сабля. — Я непременно верну тебе деньги за коня, богом клянусь!

Лыков торопливо перекрестился.

— Вот и славно! — усмехнулся Сальков. — Давай разочтемся тут же, боярин. А то ведь меня ждет дальняя дорога, когда мы еще с тобой свидимся.

— У меня денег при себе нету, — развел руками Лыков. — Обожди хотя бы несколько дней, друже.

— Э, нет, боярин! — Сальков отрицательно мотнул головой в лихо заломленной шапке. — Ждать я более не могу. Отдавай долг, чем можешь. Вижу, охабень на тебе добротный, а мой-то кафтан, гляди-ка, весь в дырах!