– У этой истории нет счастливого конца. Он был очень-очень красивым. Пропитанным насилием до мозга костей. Он был защитником «Корта Элиу».

– Что-то вроде гладиатора?

– С чем он не смог справиться – с тем, как это занятие ему нравилось. Оно было противоположностью всего, чем он хотел быть, но ему не удалось измениться.

Марина видит его, великолепного, ослепительного, на арене Суда Клавия: он стоит босиком на запятнанных досках, и от его пинка брызги крови врага летят в лицо Джейд Маккензи.

– Он умер, милая. Он надел свои боевые доспехи, взял в каждую руку по ножу и в одиночку пошел сражаться с врагами. Думаю, он знал, что не выживет. Он не мог жить с тем, что увидел в тот день в суде.

– Марина, а ты когда-нибудь…

– Убивала? Нет. Кажется, нет. Но я делала людям больно. Очень. Понимаешь, я была сильной. Как супергероиня. А потом моя сила пропала, и тогда я поняла, что пора домой. Мне там было страшно каждую секунду, но я никогда не чувствовала себя более живой. Люди – земляне – все время спят. Ничего вокруг не замечают. А там, наверху, всегда знаешь, что тысячи вещей сохраняют тебе жизнь. Ничего не принимаешь как должное. Ты можешь это понять?

– Я пытаюсь. Марина…

– Тсс… – Марина касается руки Оушен, но девочка уже видит, в чем дело. К ступенькам подходит лось и останавливается, внимательно смотрит на веранду; вот их двое, трое, а потом появляются еще два.

– Это был хороший год для них, – говорит Оушен, когда им снова можно говорить. – Странный год.

Свет на воде: пока внимание Марины было приковано к лосю, луна поймала ее в ловушку. Она стоит, видимая на две трети, над Ураганным холмом.

– Оле ку кахи. Может быть, оле ку луа.

– Что это?

– Лунные дни. Мы используем гавайский календарь. У каждого дня лунного месяца свое название. Лунный месяц не такой, как земной: наш год на десять дней короче земного года.

– Марина, – говорит Оушен. – Ты говоришь – «мы», «наш».

– Да, серьезно? – отвечает Марина. – Не боишься сморщиться в воде? Если не боишься, я покажу тебе свою Луну. Клинки, драконы и волки, о боже…

Нейронная связь, вживленная хирургами в Рождественском, – маленькая и умная штучка, но это все же протез. Изысканная ловушка, к которой Ариэль относится с осторожностью: нельзя забывать, что ты инвалид. Нельзя забывать о том, что твой позвоночник рассечен и ты паралитик. Но все равно технология потрясающая. С этим трансплантатом она может танцевать. Ариэль позволяет себе пируэт перед оконным экраном с его роскошным видом на усыпанную драгоценностями чашу Кориолиса. Она все равно в клетке для заложницы, но, по крайней мере, условия шикарные.

«Абена Маану Асамоа», – объявляет Бейжафлор. Ариэль заказывает чай и потягивает его, наблюдая, как вагон фуникулера поднимается от станции. Абена, как всегда, выглядит элегантно и самоуверенно, а также модно в накидке из искусственного меха и шляпке-таблетке с короткой вуалью. Но даже ей не под силу скрыть усталость от путешествия на поезде с одной стороны Луны на другую.

– Не понимаю, почему мы не могли сделать это через сеть, – говорит она, копируя для Ариэли свой отчет о достижениях. Хорошая девочка. Слишком хорошая, чтобы тратить талант на политику.

– Чтобы я знала, за кем посылать Дакоту, если будет нарушена секретность, – говорит Ариэль.

– У вас странная походка.

– Эти ноги ощущаются как чужие. Итак, предварительное слушание. Я хочу, чтобы его провела ты.

А еще у этой девочки потрясающий самоконтроль. У нее лишь самую малость распахиваются глаза.

– Вы адвокат и ведете тяжбу.

– На видимой стороне с этим кое-какие проблемы. Я не племянница омахене.

– А я не адвокат.

– Это не проблема, солнышко. Ну, проблема, но ты же придумаешь, как ее решить.

– Возьмите кого-то другого из консультантов.

– Нет. У них в этом деле нет заинтересованности.

– Вы хотите сказать, никто из них с ним не трахался.

Талант, самоконтроль и бодрящая склонность к самоанализу.

– И ты будешь сама по себе.

– Что?

– Ты будешь сама по себе. Без помощников.

– Это…

– Театрально. Разумеется. Одна женщина – один голос перед Судом Клавия, – окруженная тысячью могущественных врагов? Наша доминирующая метафора по отношению к суду связана с гладиаторскими боями. С ареной. Нет-нет, корасан. Суд – это театр, сцена. Закон – это не борьба, а убеждение. И так было всегда. Это лучше, чем любая теленовелла. Сетевые рейтинги пробьют наши искусственные небеса. – Ариэль видит, как Абена мысленно проговаривает последовательность «не могу, совершенно неразумно, вы шутите/сошли с ума/невыносимы». – Ты что-то хотела сказать?

– Да. Иди ты на хрен, Ариэль Корта.

– Да-да. Но тебя там не бросят одну. У тебя всегда будет полная поддержка ИИ, команда за спиной и мой голос в ухе. По-твоему, я отпустила бы тебя в Суд Клавия с голыми сиськами? Так, тебе понадобится защитник.

– Разрешение споров с помощью драки – варварство, архаизм и унижение закона.

– Ну, конечно. Но будь я Лукасом, бросила бы вызов лишь ради того, чтобы поглядеть, как ты разденешься до лифчика и трусов и воткнешь стилет в волосы вместо шпильки. Тебя такое устроит?

– Это унижает всех и вся. Мы не дикари.

– Мой брат был защитником «Корта Элиу». Карлиньос был самым милым, нежным, красивым и заботливым мужчиной, которого я когда-либо знала, и я видела, как он перерезал глотку Хэдли Маккензи в Суде Клавия. С таким же успехом он мог сам остаться лежать на тех досках, в луже собственной крови. У нашего закона есть цена – и она такова: любой, кто его тронет, может порезаться. От закона, который ничего не стоит, не будет справедливости. Карлиньос это понимал. Найми защитника. Я раньше пользовалась услугами Ишолы Олувафеми. А потом мы поработаем над твоим судебным имиджем. И пока ты здесь, ступай поговори с Лукасинью. Он теперь может разговаривать. Расскажи ему какую-нибудь историю. Он любит истории. Расскажи ему о вас двоих.

Абена останавливается в дверях.

– У тебя проснулся материнский инстинкт, Ариэль?

– Иди и познакомься с клиентом.

– Надо так?

Луна кивает – да-да! – и отрезает ложкой еще кусочек кекса.

– Я могу… кормиться. Сам, – говорит Лукасинью Корта. Он берет ложку и подносит к губам. Луна с тревогой наблюдает. В самый последний момент, когда он уже не видит руку, та начинает дрожать; Луна бросается на помощь и ловит падающий кусочек на бумажное полотенце. – Прости.

Каждый день она приходит к нему, когда доктор Гебреселасси заканчивает вкладывать в его голову очередную порцию непонятно чего, – и каждый день его реакции становятся точнее, лицо – ярче, речь – более внятной, однако вскоре она обнаруживает в его разуме пробелы: моменты, дни и целые истории, которые сама помнит четко и ясно, а для него они не существуют.