и еще подсмеивается, словно он с козлом провозился! А то раз шел охотник (полесовщик), а к поясу-то у него привешены коппалы (тетерева). «Только слышу я, кто этто у меня толканет, да как коппалу-то потянет. Думал все, что за сучья цепляюсь, ан глядь —  он. Я ему: эй отставь! не твое ведь полесованье! а он опять! Я ему: эй! брось лучше! не то зарублю! Нет, братец ты мой, так и тягнет! Я его это маленько винтовкой-то опоясал; опять пристал!» Ну что же? спрашиваю. «Что ж? зарубил, только и толку было. Я нарочно не комментирую этих рассказов, пусть читатель сам их комментирует). Все ухватки медвежьи Повенчанину известны чуть ли не лучше, нежели самому медведю; куда пойдет медведь подстреленный, как ляжет, как встанет — все вперед знает полесовщик и любит похвастаться своими знаниями. Часто и мне задавали они вопросы один другого мудренее, да вот хоть бы напр: какой лошади поваднее уйти от его — лежачей или стоячей? Ну конечно ответишь, что стоячей поваднее. Ан нет, — потешается полесовщик, — лежачей, потому стоячая со страху на все четыре ноги падет и ей опять вставать надо, а лежачая от страху вскочит да и поминай как звали, и, как оказалось, эта примета совершенно верна. Также и Лисицу выживают решительно медведи из его жилища, таскают его полесованье и надоедают ему, но Лисица не потерял еще терпенья и вряд ли он уступит повенецкому помещику. Бьют их только зимою, а летом к ним относятся с пренебрежением, так как шкура никуда не годится — их отгоняют и без особенной нужды не бьют: «куда его девать — одна вонь от его!» —  Тут, на лисицыном жилье, сел я опять в лодку и отправился далее на Тайгинцы (10 в.), где взял 4 гребцов, так как предстояло ехать на этой же лодке по Выгозеру. Не останавливаясь, так как гребцы попались люди бывалые и сами полесовщики, догреблись мы до Тайболы, где опять начинаются пороги. Тут приходится обыкновенно испытывать путнику способ передвижения, который так знаком был древним Славянам, способ, без которого на севере у нас не двинешься никуда, так как министерству путей сообщения едва времени хватает, чтобы собирать только на существующих путях судоходный сбор, а не то что возводить новые искусственные сооружения. Вокруг, или вернее в обход, порожистого места, в лесу по болотине проложен бревенчатый мост, всегда скользкий, через который лодки и переволакивают на расстоянии целых 3 верст, т. е. до того места, где опять можно садиться и гребсти вполне безопасно до. новых порогов, расположенных уже по ту сторону Выгозера, на Северном Выгу. От Тайболы до Выгозера считается 4 пятка, которые проходятся чрезвычайно быстро, при постоянно сменяющихся прекрасных видах. Выг уже не выходит здесь из 150 саженной ширины, стада уток и лебедей плескаются вокруг лодки и последние до сих пор избегали метких пулек здешних полесовщиков, которые считают грехом убить лебедя; да к тому же кто лебедя убьет, тому плохо будет — сгорит. Часа в 3 пополудни мы подъезжали к так называемому Яму, где я вышел на берег, чтобы отдать дань уважения этому остатку дел великого человека. Когда Великий Петр услыхал, что Шведы раздумали делать нападение на северные границы наши, то он порешил сам напасть на Шведов в их собственных владениях. Откладывать в долгий ящик Петр не любил, а потому и стал думать, откуда выгоднее всего будет сделать натиск. Для Великого дума эта не могла быть долга и быстро сообразил он, что надо напасть на Шведов с той стороны, откуда пигмеи считали подход невозможным. Петр на 13 кораблях пустился из Архангельска в море; с ним было более четырех тысяч войска, кроме свиты; почти все близкие к царю вельможи-птенцы и царевич Алексей Петрович сопутствовали ему, по словам Соловецкого летописца. Флот остановился у Соловков, 10 августа. Царь и спутники его в продолжение нескольких дней почти ежедневно приезжали с судов в обитель; видно было, что флот ожидал чего то, так как Петр иногда в разговоре упоминал, что он сам не знает, долго ли здесь пробудет. 15 августа «прииде, говорит Соловецкий летописец, к Великому государю посланный, с ведомостью с моря, что на кораблях идти возможно». В тот же день царь, при попутном ветре, отплыл от Соловков к монастырской деревне Нюхче и на следующий день, отпустив корабли обратно в Архангельск, сам отправился с войском сухим путем к Повенцу. Вместе с войском взяты были 2 фрегата, которые тащили волоком за армией; солдаты и созванные на этот случай крестьяне из Каргополов, Онежан и Белозеров (до 5000 ч. по преданию) делали дорогу, рубили лес, стлали мосты, тащили фрегаты и наперерыв старались, видя, что сам Петр не брезгает работой. Дорога пролагалась лесами и болотами из Нюхоцкой волости мимо деревни Пулозера (в 5 вер.), где учрежден был на 40 версте от Нюхчи «Ям», где переменялись лошади и продавалось все необходимое для нижних чинов. От дер. Пулозера, опять лесами и болотами, дорога шла на 40 верст в д. Вожмосалму. В эту деревню Царь прибыл накануне установленного праздника в Выгозерском погосте. Старшины Выгозерской волости явились к нему с просьбою от имени Ильи пророка, говоря: «Государь! Илья пророк завтра велел звать тебя к себе в гости». Петр не отказался, но утро праздника было чрезвычайно дождливое и ехать не было никакой возможности. Когда настало время начинать обедню, старшины вторично отправились из погоста в Вожмосалму, но на вторичную просьбу их о посещении Петр отвечал: «верно Илья пророк не хочет, чтобы я у него был, —  послал дождь, снесите же ему от меня гостинец», и дал старшинам червонцев. Целый день, по причине дурной погоды, должен был потерять Петр в Вожмосалме, а с наступлением утра следующего дня отправился чрез плавучий мост, положенный по заливу Выгозера к реке Выгу лесами и болотами 15 верст. Вот тут-то на Выгу и учрежден был такой же точно Ям, какие учреждались по всему пути на 20-верстном расстоянии. Переправясь чрез р. Выг по плавучему мосту, Петр опять двинулся снова к Телекиной (25 вер.), через речки Муром и Машкозерку, а затем, не заходя в Телекину, близ которой также был учрежден Ям, царь отправился уже к Повенцу уже по более сухим местам (40 вер.). Выгозерский Ям помещался на правом берегу р. Выга на высинке. Я высадился на левом берегу, где гребцы, возбужденные моими рассказами о Великом работнике-царе, срубили в огромной сосне