И снова – Зона зовёт меня.

Бармин позвонил.

Жена в Россию уехала, сын в Англию.

Живёт один, с собакой. Схватил его приступ, ни встать, ни лечь не может. Спина!

Подскочил быстро к нему. Благо три остановки.

Первым делом овчарку выгулял и бегом назад. Она умница, всё понимает, слушается.

«Скорую» вызвал. Приехали быстро, сделали уколы.

Я сбегал за продуктами.

Чай пьём.

Карту достал Бармин. Сидим, молчим.

– Я там гранаты купил. Ты же военный, как без гранат?

– Постель остоп. ла. Сам себя подорву гранатой. Так всё осточертело. В памперс поссать ночью – это кошмар. Ты мне сигарету прикури, руки трясутся, б. ть, не прикурить.

– Чем лечишься?

– Селен пью. Вся Европа пьёт селен. Сил хочу набраться. Может быть, съездить… прокатиться по нашим местам, чернобыльским. В Полесское заскочить, хотя там уже лес до небес наверняка вырос. Дороги многие перекопаны, несколько контрольных пунктов. Из Овруча дорога действует. Там есть гостиница, можно остановиться. Пока при разуме, при силёнках, съездить бы надо. Каждый раз, когда показывают по телеку, я думаю, а почему бы не съездить?

– Можно залезть в интернет, посмотреть, не рисковать.

И снова молчим, смотрим на карту, заново переживаем.

Потом Саня ко мне на выручку приезжал. Спина. Караул!

Тридцать два укола, блокада, вот и я – «в строю».

Лежу на каталке, посиделки наши вспоминаю.

Я смотрю в небо. Весна.

Снова – апрель. Год у меня начинается в апреле.

Птицы с ума посходили, засуетились в семейных хлопотах без устали, счастье короткое обустраивают.

В который уже раз.

Свежо и влажно. Какая бурная была зима, завалило снегом весь город, морозы свирепели временами нешуточно, вьюга выдувала на флейте ветра грустные мелодии, всё это обильно, затяжно. Казалось, что продлится зима до июня месяца. Однако за неполные четыре дня, необычно тёплых и влажных, накатил мутный, белый туман, а затем мелкий надоедливый дождичек-сеянец налетел из резервной засады, коварно довершили кавалерийский наскок весны, и хозяйка-зима спешно спасалась, оставила новым хозяевам неприбранный дом. Две-три попытки отбиться от этих жарких объятий успеха не имели.

Всё снежное богатство съехало, растворилось и распалось былое великолепие, будто кубик сахара в стакане горячего чая. Исчезла искристая белизна дешёвых драгоценностей, пористый снег разъехался грязным, невзрачным месивом, проталины чёрные тотчас проявились, вынырнули блестящей тюленьей тушей, из-под тяжёлой, ноздреватой снежной волны и так же быстро красоту растеряли.

Так красивая, белоснежная пена прибоя отступает от берега, оставляя мусор, неопрятность. Скепсис приходит на смену романтическому сюру и сору, возникшему в уставшей от шапки голове, и уважительному отношению к суровой, властной зиме, так скоро растерявшей то, что копила, складывала долгими месяцами, старалась очаровать и властвовать.

Крепость зимы пала, а люди ещё не успели снять доспехи толстых одежд, как всегда, тормозили при переходе на новый сезон.

Пасха тоже ранняя в этом году, пришлась на единый день, словно бы люди устали доказывать важность конфессиональных тонкостей – о главенстве кого-то одного над всеми остальными – согласились, что Бог един для всех, как горе или праздник.

Главнейшая же радость – всё теперь будет нормально, пересадка прошла успешно.

Теперь жить мы будем долго и светиться от счастья, а не от избытка радиации.

Хибакуша, жёнка моя любимая.

* * *

Чумеют все вокруг, вежливо отодвигаются. Это же не Москва, провинция. Должно быть, думают – заразен.

К маске начинаю привыкать. Кажется, что хожу, как Ихтиандр, и лёгкие без «лепестка» забиваются плотным порохом пыли. Дыхание сдерживаю, дышу через нос, пыхчу себе привычно, ёжиком в траве топочу, потею слегка.

Почему? Да разве ответишь сегодня, почему не полез в пролом забора, не убежал тогда с той суетливой кодлой?

Чистоплюй! Возможно, и приход Петра как-то хрусталик развернул в другую сторону? Сейчас-то кого уже ловить! «Жена, говорит, прислала». Скажет же! Чудак.

Скоро, совсем скоро выпишут нас с жёнкой.

– Сестричка, скажите честно, «юшка» моя пригодилась? …юха моя! – хочу услышать добрую весть, спрашиваю, хотя знаю, что всё в порядке, но хочется ещё раз убедиться.

– Не волнуйтесь, всё идёт наилучшим образом.

– Мы же свои, – улыбаюсь молча, – хибакуша!

Лежу на старой каталке, держусь за края:

– Жаль, прозевал в этом году капель! Совсем не было капели. Как было бы здорово раскрыть окно, вдохнуть свежесть, подставить ладони, лицо прохладным каплям навстречу. Потом отзовётся лето уютным ласковым теплом, и мы будем гулять с жёнкой, ручки крендельком.

Сходим в кафе-мороженое.

Смешно стало.

Миллионы капельниц просто сочатся раствором дождичка из дырявого пакета-тучи на землю.

Глаза – капельницы слёз. Они влажные. Сильная слабость.

И дышать, дышать студёным воздухом! Плотным, живительным, как вода из чистого колодца.

Забытьё, короткое.