– А разве я от слов своих отказывался? – как ни в чем не бывало спросил окольничий. – Не спеши и ты на знакомстве нашем ставить крест. Сдается мне, что мы еще друг другу очень пригодимся.

Повернувшись к Новосильцеву, он строго приказал:

– Государь вернется дня через три. Как приедет, сразу же о вас доложу. Чтоб к тому времени все были трезвы, как младенцы. Иначе смотри…

Когда хоперцы тронулись в обратный путь, Годунов поманил к себе Мурашкина.

– Присмотри за ними. Если сильно бесчинствовать начнут, посылай за князем Тимофеем, пускай он с ворами разбирается, а у меня своих забот хватает. На винишко, однако, не скупись, как говорится, что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Коли станут речи непотребные вести, все запомни, после мне доложишь.

– Зачем это тебе? – безрадостно поинтересовался Михайло Николаевич, которому от одной мысли, что его дом превратится в разбойничий вертеп, стало жутко тоскливо.

– Надо казачков пред государем очернить, а то возьмет да примет их в охрану. По мне, так лучше Ваську Грязного терпеть, тот хоть предсказуем.

– И то верно, – согласился воевода и поспешил за своими незваными гостями.

Проводив казаков, Годунов остался на крыльце. Глядя на вечернее небо, в темной синеве которого уже стали нарождаться звезды, он вдруг подумал почти о том, о чем недавно размышлял Иван: «Что творится на белом свете – уму непостижимо. Раскрасавица, которой место в тереме боярском или даже в царском дворце, с воровской ватагой разъезжает. Новосильцев, у которого опричники казнили брата, к царю приехал счастья искать. Все кругом с ума посходили. Господи, спаси и сохрани. О хорошей жизни не прошу, помоги хотя бы выжить».

Истово перекрестившись, окольничий направился в государевы палаты. Впереди было еще три дня благоденствия, что будет после, когда вернется царь, одному лишь богу известно.

14

Лысый пробудился среди ночи от того, что шибко поманило по малой нужде. Аж во сне приснилось, как он ее справляет. Первым делом Никита проверил портки. Не дай бог, обмочился, тогда сраму до скончания дней своих не оберешься. Убедившись, что штаны сухие, он с облегчением вздохнул и, наконец, размежил веки, но не увидел ничего. Кругом была кромешная темень, хоть глаз коли, и отовсюду слышался надсадный храп станичников, спящих пьяным, тяжелым сном. И тут умом не обездоленный казак почуял угрызения совести.

Вчера, когда хоперцы въехали на подворье Мурашкинского терема, воевода первым делом крикнул старшему из челяди:

– Дворню на конюшню иль еще куда гони, гости у нас ныне, – и, обращаясь к Княжичу, услужливо добавил: – Воинов твоих, как ты хотел, я внизу, в каменных палатах поселю, а то и впрямь по недогляду пожар устроить могут. Ну а вы с княгиней, князем да старшинами ко мне наверх пожалуйте. Мы с женой, Агафьей Тихоновной, завсегда гостям рады. Хозяйка у меня шибко хлебосольная.

Ванька недоверчиво усмехнулся, но ничего не ответил. Кивнув Еленке с Новосильцевым на воеводу, мол, ступайте с ним, я скоро подойду, он взглядом поманил к себе своих ближайших сподвижников.

– Пойдемте, братцы, коль хозяин приглашает. Заодно поговорим о том, как дальше быть.

Первым следом за Еленой шагнул Игнат. Добрый уже настолько привязался к ней, что не оставил бы княгиню и без есаулова приказа. За ним направился Разгуляй на правах хорунжего и сотники – Лунь с Лихарем.

– А ты чего? – спросил Иван нерешительно переминающегося с ноги на ногу Никиту.

– Так не по чину мне, воевода лишь старшин приглашал, – скромно ответил тот.

– Ну как знаешь, – пожал плечами Ванька, но прежде чем уйти, распорядился: – Останешься за старшего. Смотрите у меня, и впрямь чего не натворите. Вино, которым будут угощать, все выхлебать-то не старайтесь.

Затем, приобняв Никиту за плечо, шепнул ему:

– Языком что попало не мелите, держите ухо востро. В ответ Лысый понимающе кивнул и сжал персты в кулак, давая тем понять, что уж у него-то станичники не забалуют.

«Вот и поначальствовал, – с тоской подумал не обделенный умом казак, тщетно пытаясь вспомнить события минувшего вечера. – Ворота-то я на засов закрыл, это точно помню, а что потом…»

Как ни напрягался Лысый, в памяти всплывала лишь трапезная воеводской челяди, столы с угощением и две огромные бочки вина, щедро выставленные Мурашкиным его лихим гостям.

– Да, нескладно получилось, – вздохнул – Никита и, усевшись, где лежал, а лежал он на голом полу, наконец-то увидал едва приметную полоску света. Встав на четвереньки, незадачливый начальник стал пробираться к ней прямо по телам своих спящих вповалку собратьев. Муки совести, конечно, дело тягостное, но выйти по нужде от них не расхотелось. Кое-как добравшись до стены, Лысый после долгих поисков нащупал дверную ручку и потянул ее к себе. Подвешенная на добротно смазанные дегтем петли дверь бесшумно отворилась. За ней была лестница, ведущая куда-то наверх.

«Наверняка из домочадцев кто-то да не спит, за огнем доглядывает. Пойду, спрошу у них, как пройти на двор», – решил он и, с трудом поднявшись на ноги, стал взбираться по ступенькам. Кое-как преодолев крутую лестницу, Никита очутился в галерее, по одной стороне которой висели тусклые светильники, а по другой рядком расположились двери. Ближайшая была чуть приоткрыта, и из-за нее доносились чьи-то голоса. Лысый было вознамерился постучаться, но, услыхав визгливый бабий возглас «Ты на горло мне не наступай. Я в своем доме, что хочу, то и говорю», застыл на месте.

– Тише, не ори, не дай бог услышат, – прозвучал в ответ знакомый голос воеводы.

– Не бойся, не услышат. Те, что внизу, перепились, как свиньи, и спят мертвецким сном, их пушкой не разбудишь. А эти, по всему видать, со своей полячкой забавляются, им тоже не до нас.

– Ну ты скажешь, она же князя Дмитрия жена, – робко возразил Мурашкин.

– Ага, жена, одна на всю их шайку воровскую. Видала я, как эта тварь на красавца атамана зарилась. А тот старый кобель, которого Игнатом кличут, ни на шаг от нее не отходит. Ничего не скажешь, хороших ты гостей привел, Михайло Николаевич. Еще вступаешься за эту сучку. Али шибко приглянулась? Так ты пойди к своим дружкамразбойничкам, может они, и тебя угостят. Кобылица-то справная, всех сумеет ублажить.

Смекнув, о ком идет речь, Никита украдкой глянул в приоткрытую дверь. Первое, что он увидел, была широкая постель, на которой возлежала пышнотелая, довольно миловидная бабенка. Разметав по подушке огненно-рыжие волосы и широко раскинув едва прикрытые сорочкой ляжки, она явно красовалась перед сиротливо притулившимся на краешке супружеского ложа мужем, видимо, желая дать понять, что жена его нисколь не хуже какой-то там шляхетской потаскухи.

«Ну тебе-то тоже стати не занимать. Супротив княгини нашей вдвое побогаче телесами будешь, – усмехнулся Лысый. Смутившись от своей паскудненькой мыслишки: – Интересно, срам у ей такой же рыжий или нет», – он уже собрался идти дальше, как вдруг услышал то, что заставило его не только остановиться, но и позабыть о нужде.