– Позавчера. Вот определимся на постой и продолжим свадьбу играть, – гордо ответил Новосильцев, всем видом стараясь дать понять, мол, на насмешки да прочие пересуды ему плевать.

– Женился – это хорошо, а не боишься, что Трубецкие, – окольничий кивнул на Митьку, – за свою свояченицу с тебя спросят, говорят, она твоей невестой была?

– С меня спросить нетрудно, а главное, нестрашно. Только лучше б им у государевых опричников, которые громили нашу вотчину, попытаться разузнать, куда Юлия пропала, – побледнев лицом, но твердым голосом сказал князь Дмитрий.

Годунов аж вздрогнул от столь смелых его речей.

Не сводя с Елены глаз, он сказал с угрозою:

– Вижу, ты в боях да странствиях совсем страх потерял, а напрасно. О себе не хочешь, так о красавице жене своей подумай, – и, озарив побитый лик радужной улыбкой, обратился к Елене. – Вы нас, милая, не слушайте. Это я о прошлом, о былом по-приятельски с вашим мужем беседую. А вообще-то мы с ним давние друзья. Да и как мне не дружить с человеком, который Речь Посполитую эдакого сокровища лишил и московскую державу им украсил. Представляю, как Иван Васильевич обрадуется, латинянскую богиню при дворе своем увидев.

Последние слова Годунов сказал уже без улыбки и даже с сочувствием.

– Куда ж мне определить вас с мужем, – по-прежнему не отрывая взгляда от Елены, задумчиво промолвил он. С Борисом творилось неладное. Царев наперсник видел лишь огромные синие глаза, серебристые волосы да алые, чувственные губы раскрасавицы. Все остальное – ее муж, казаки с атаманом, словно растворились в лучах сверкающей пред ним звезды.

– Не беспокойтесь, канцлер, – обращаясь на шляхетский лад к московскому боярину, певуче ответила Еленка. – Я же не какая-нибудь панночка варшавская, а полковничья дочь, почти всю жизнь средь воинов провела, ко всему привычна.

– Как же мне не беспокоиться? Не дай бог, узнает государь, что я такую гостью недостойно принял, – отрешившись, наконец, от наваждения, улыбнулся окольничий и обратился к Митьке Трубецкому. – Княгиню с князем я найду, где поселить, а ты спроси отца, где приютить станичников.

– Ну уж нет, с отцом вы сами договаривайтесь, он и так уже пообещал меня плеткой высечь, – заартачился юный князь.

Годунов уже хотел было прикрикнуть на строптивца, но к тому пришел на помощь есаул.

– Вы, князья-бояре дорогие, с небес на землю грешную спуститесь-ка, – голосом завзятого сквалыги воскликнул Ванька. – Петр Иванович что велел? Привести цвет воинства казачьего государю на поклон и, как говорится, товар лицом представить. А вы что вытворяете? Один удумал свадьбу свою доигрывать, орлов моих спаивать, а другой, вместо того, чтобы пресечь хмельной кураж, ему потворствует.

Новосильцев благоразумно промолчал, он сразу понял, что теперь вся надежда на Княжича, но Годунов, ошалев от новой Ванькиной дерзости, робко вопросил:

– О чем ты, атаман?

– Об том о самом. Забирай обратно серебро, боярин, или сам пред государем отвечай за то, что они здесь понатворят, а меня князь Тимофей уже предупредил, какое наказание положено за пляски с саблями да пальбу в жилище царском. Я по вашей дурости идти на плаху не согласен.

– Ну-ка не ори, как барыга на торжище, толком объясни, чем недоволен, – попытался осадить окольничий Ивана, но того уже понесло.

– Объясняться я пред государем буду. Так и скажу – мыслимо ли дело людям, с похмелья мающимся, деньги давать. Да им теперь и ваши стены не преграда, птицей через них перелетят и за хмельным зельем побегут. Благо знают, где достать, мимо винных погребов недавно проезжали. Так хорунжий, или нет?

– Ясно дело, – коротко ответил Разгуляй, подтверждая правоту есаула на редкость блудливой ухмылкой.

– А коли так, то пропади все пропадом, я тоже в загул удариться могу. Вон, князь Дмитрий знает, каков я во хмелю, – Ванька обернулся к Новосильцеву. – Или позабыл, как опосля сражения наш полк гулеванил три дня? Князьвоевода нас тогда от остального войска конницей дворянской отгораживал, чтоб греха какого не случилось.

– Было дело, сам в таком дозоре стоял, – рассмеялся Митька Трубецкой.

– Да будет тебе, Ваня, охолони. Что ты предлагаешь? – смущенно промолвил Дмитрий Михайлович. Он сразу догадался о намерении есаула затеять ссору, и под ее предлогом поскорее уйти из кремля.

– А что мне предлагать? Вы нагадили, вы и разгребайте. Хотя совет разумный дать могу, – не унимался Ванька. – У тебя, Михайло Николаевич, хоромы деревянные иль каменные, – обратился он к Мурашкину.

– Низ из камня, а верх бревенчатый, – не подозревая подвоха, правдиво ответил воевода-тугодум.

– Вот и кланяйся, боярин, своему дружку, – посоветовал Княжич Годунову. – чтоб приютил нас, покуда казачки пропьются. Полагаю, два-три дня на это хватит, а каменные стены не только наш загул, но и пожар, коли случится, выдержат.

– Не возражаешь? – обратился окольничий к Мурашкину. – О потратах на гостей не беспокойся, с лихвой верну, ты ж меня знаешь.

Перечить Малютиному зятю воевода не посмел, тяжело вздохнув, он обреченно махнул рукой, мол, пережили же набег ордынцев и нашествие казачье сдюжим.

– Вот и хорошо, ступайте, казачки, к Михайле Николаевичу, – обрадовался Годунов. – А князь с княгиней в кремле пусть остаются.

– Ну уж нет, почтеннейший, лучше ты езжай с нами, коли нету сил от чужой жены глаз оторвать, – услышал он в ответ очередную дерзость есаула.

– Ты блажи, да меру знай, – заливаясь стыдливым румянцем, заорал Борис. – За такие речи сей же час в застенке окажешься.

– Вместе там будем, – нагло заверил Княжич, решив идти до конца. – Царь справедлив, он вас, бояр, не хуже нас, казаков, на дыбу вешает, за то и любит государя весь честной народ.

Годунов позеленел от злобы, но трезвый ум и прирожденная пугливость не позволили ему отдать приказ перебить станичников. В том, что атамановы бойцы непременно вступятся за своего начальника, он убедился, окинув взглядом суровые лица казаков. Да и Ванькина угроза была вовсе не шуточной. Мало ль государь своих любимцев за самоуправство смерти предал, считать устанешь.

Но не только страх заставил царского вельможу отступить пред белым чертом. Посмотрев украдкой на Елену, он наткнулся на холодный, словно лед Москва-реки, взгляд красавицы и понял, что ему ее не видеть, как своих ушей, а рисковать за ради похоти изверга-царя, которого он тайно ненавидел, было просто глупо. «А казак-то далеко не прост, не зря он возле этой женщины стоит, похоже, Новосильцев-то напрасно радуется запоздалой женитьбе своей. Чтоб так боярину перечить одной отваги мало, видно, молодец красавицу сию защищает», – догадался Годунов.

Взоры Ваньки и Бориса скрестились, словно клинки, но, как ни странно, в них была не ненависть, а, скорей, взаимопонимание.

– Катись-ка ты отсюда со своей ордой к чертовой матери, – с чувством вымолвил будущий государь всея Руси. Княжич, в свою очередь, попытался вернуть ему перстень.