Слово хочет взять мистер Ландау. Но пока он застегивает пиджак, я отвечаю:

– Ничего, ваша честь. Я не помню, зачем я украл у мистера Солвэя медаль. Сейчас бы я этого делать не стал. Но тогда, совершенно определенно, сделал.

Судья степенно кивает.

– Я ценю вашу искренность. Вы если и не делаете мою работу приятнее, то значительно ее облегчаете.

– У меня есть свидетели, способные охарактеризовать личность обвиняемого, – заявляет мистер Ландау. – Если суд не возражает, я хотел бы их выслушать.

– Суд не возражает, – отвечает судья Гарфинкл.

Первой, обильно поливая свидетельский стол слезами, выступает моя мама. Она объясняет судье, каким трудным ребенком я был и как сильно изменился после несчастного случая. Подробно рассказывает, какую тяжелую травму я получил и как долго пролежал без сознания. Мама старательно следует инструкциям мистера Ландау, но, похоже, с тем же успехом она могла бы попытаться разжалобить гигантскую статую с острова Пасхи.

Следующим давать показания выходит отец. Я всегда был уверен, что во мне его интересует только одно – чтобы я вырос весь в него. А он говорит много такого, чего я от него не ожидал. И даже про футбол упоминает всего один раз.

– Это нормально, что парень в возрасте Чейза норовит поступать по-своему. И все равно, чем лучше я узнаю своего сына таким, каким он стал сейчас, тем больше жалею, что меня в тринадцать лет никто не столкнул с крыши.

Я не верю своим ушам. Из сорока восьми прожитых им лет отец считает лучшими те, что пришлись на старшие классы школы и колледж. Он, как ему самому представляется, был тогда гениальным спортсменом, важной птицей и королем кампуса. И поэтому никогда раньше не допускал даже малейшей возможности, что его отпрыск может быть в чем-то хуже него. А сегодня допустил, потому что решил, что мне это поможет.

Доктор Куперман подтверждает суду, что полученная мной черепно-мозговая травма действительно была очень тяжелой. Достаточно тяжелой, чтобы стать причиной амнезии и изменения личности.

– Изменение личности носит постоянный характер? – хмурится судья Гарфинкл.

– Трудно сказать наверняка, – признается доктор. – Потому что особенности функционирования человеческого мозга мы зачастую понимаем хуже, чем устройство вселенной. И тем не менее имеются все основания полагать, что Чейз стал другим человеком.

Когда доктор Куперман поднимается со скамьи, судебный пристав объявляет следующего свидетеля:

– Шошанна Уэбер.

Что? Наверное, это ошибка! Но нет – Шошанна встает со своего места и подходит к свидетельской кафедре.

Я дергаю за рукав мистера Ландау и отчаянно шепчу ему на ухо:

– Нет!

Этот «свидетель, способный охарактеризовать личность обвиняемого» считает меня мерзким выродком!

Она по-прежнему старается не встречаться со мной глазами, но я вижу, какое напряженное у нее лицо. Такое выражение бывает у человека, твердо решившего добиться цели. Ее цель – сровнять меня с землей. Некоторое время она молча сидит на скамье для свидетелей, внутри она при этом вся кипит, как котел, готовый вот-вот взорваться.

Хорошего от нее ждать не приходится – только очень, очень плохого.

– Мисс Уэбер? – окликает ее судья.

– Я знаю, что Чейз виноват, – начинает Шошанна. – Он много в чем виноват. Но хорошего он тоже сделал много. Он старается поступать хорошо, хотя это у него не всегда получается.

Судья Гарфинкл прочищает горло.

– Юная леди, ваша задача как свидетельницы – дать характеристику подсудимому, а не указать на его недостатки.

– К этому я сейчас перейду, – отвечает ему Шошанна. – Нам всем очень важно понять, каким человеком стал Чейз. Он вернул медаль – это ему в плюс. Но минусы тоже есть. Например, чтобы выгородить старых приятелей, он солгал директору школы. Я напоминаю об этом не для того, чтобы вы плохо о нем думали, – я стараюсь как можно объективнее рассказать о том, что сейчас представляет собой Чейз. Благодаря тому, что он упал с крыши, у него появился шанс начать все заново, зажить новой жизнью. Может быть, он не идеален, но… – Она замолкает, подыскивая слова.

Лишь бы она их не нашла, думаю я. Спасибо ей, что она больше не ненавидит меня так же сильно, как раньше, но толку от этого не много.

– Но что?.. – подгоняет ее судья.

– Я была к нему жестче и строже всех, – объясняет она. – Иногда заслуженно, иногда нет. Я хочу сказать, что уж если я верю, что он исправился, то вы и подавно должны этому поверить. Мне самой странно это говорить, но я знаю, что он стал хорошим человеком.

Что-что?

Это были совсем не те слова, каких ждал от нее мистер Ландау, но зато они были совершенно искренними. И уж я-то точно не ожидал услышать, как Шошанна употребляет в мой адрес словосочетание «хороший человек».

Не поймите меня неправильно. Если я получу прощение от Уэберов, чудовищный груз свалится наконец у меня с плеч. Но пока я совершенно сбит с толку. Ничего подобного я не ожидал.

– Это все замечательно, мисс Уэбер, – говорит судья Гарфинкл. – Но наши слушания посвящены совсем другому. Чейз обвиняется в краже медали Почета, принадлежащей мистеру Джулиусу Солвэю. При этом факта кражи не отрицает никто, в том числе сам Чейз.

– Но разве вы не понимаете? – умоляющим голосом говорит она. – Как я ошибалась в Чейзе, так может ошибаться кто угодно. Даже судья.

– Спасибо за ваши показания, – говорит он Шошанне. – Давайте продолжим. Нет ли еще желающих высказаться в пользу этого молодого человека?

Ответом ему становится громкий скрип стульев и шарканье ног. В следующий момент я понимаю, что все до единого собравшиеся в зале суда – школьники, учителя и родители – дружно встают и направляются к свидетельскому столу. Сидеть остаются только мои родители и мистер Ландау. Остальные выстраиваются в очередь к ошарашенному приставу: члены видеоклуба, которых я постоянно доставал; учителя, которым срывал уроки; футболисты, считавшие меня предателем; и даже Джоэл и его родители.

Я не верю своим глазам – практически все мои знакомые ждут своей очереди поддержать злобного задиру, не заслуживающего ничьей поддержки. Они кивают мне, машут руками, показывают большие пальцы, мол, все будет хорошо. Но скоро эта картина теряет четкость и начинает расплываться – у меня на глаза наворачиваются слезы. Я с самого начала боялся расплакаться на суде – но никак не из-за того, что происходит сейчас. Такого я в жизни не мог себе представить.

Я до боли прикусываю губу, и зрение немного проясняется.

– Спасибо, все понятно, – говорит судья Гарфинкл, окинув взглядом толпу. – Я весьма впечатлен и не отрицаю, что молодой человек, по всей видимости, кардинально поменял свою жизнь. Но мы разбираем серьезное преступление, к тому же совершенное лицом, за которым уже числится правонарушение. Чейз, вы можете гарантировать, что вы больше не являетесь тем человеком, который украл медаль?