И единственное, что Беркут знал точно – ему нужна, просто необходима Аля. Его ласточка, его женщина. Она словно была создана специально для него. Кто бы еще на нее ни претендовал и ни пытался ей завладеть.

И он готов был из кожи вон вылезти, чтобы оставить Алю себе.

Вместе с ее чудесным мальчуганом. Которого хотелось забрать как собственного сына.

Баловать и позволять то, что вообще-то позволять не педагогично.

Оставить свою женщину и своего ребенка.

Беркут до крови, до сломанных костей, до вырванных внутренностей дрался бы за них. Чтобы они достались ему.

Но приходилось сражаться с самим собой. Не со всем миром: враждебным и непредсказуемым, который готов в любую минуту вдруг всадить острый нож в сердце. Как случилось, когда мать заболела. И потом, когда она умерла.

А именно с самим собой. Сражаться, чтобы обмануть Алю. Как бы погано ни прозвучало.

Аля

После нашего бурного секса Беркут просто лежал и смотрел на меня. Не так, как прежде, когда пытался читать, переводить, как книгу на иностранном языке.

Внутри него словно происходила какая-то борьба. Я впервые видела Беркута таким и это ужасно меня настораживало.

Еще недавно казалось, мы знакомы сто лет. Когда я смотрела как бережно Беркут укладывает потерянных птенцов в гнездо, я видела в нем мужчину, защитника и опору. Того, на кого можно положиться. Чье плечо всегда рядом, лишь обопрись.

А сейчас… Сейчас я снова понимала, что почти не знаю Борислава Беркутова.

Сколько мы знакомы? Всего ничего! Пару дней! А может и того меньше!

Вряд ли наше знакомство на трассе, после моего несостоявшегося изнасилования вообще можно назвать знакомством. От меня тогда оставалось лишь усталое сонное сознание и крохи былого адреналина.

Этот мужчина казался таким сложным, многогранным и необычным, что я терялась.

То чудилось – он отлит из высокопрочного сплава. Подобен скале или универсальному оружию.

То казалось – внутри он чувствующий, способный сопереживать и поддерживать. Пусть не мягкий, совсем нет, но достаточно душевный для узкого круга.

А иногда, как вот сейчас, я его совсем не понимала.

– Ты чего вдруг так напряглась? – нахмурился Беркут. – Я что-то не так сделал? Слишком поторопился? Вообще я торопился, но не нарочно…

Вот уж чего я не ожидала от Беркута, всегда такого прямого и лаконичного, так это череды подобных рваных реплик.

– Это я хотела спросить у тебя.

– Что?

– Почему ты напрягся…

Он нахмурился сильнее, подвигал желваками, выпятил упрямый подбородок, и я ожидала чего-то резкого. Даже остановилась, перестав рисовать узоры на подтянутом животе Беркута.

Вдруг огромная ладонь Борислава накрыла мою, прижав ее к телу мужчины.

– Я просто вспомнил сколько скопилось дел. А я хочу быть только с тобой.

Вот и все, что он сказал.

В глубине души я чувствовала: что-то не то. Потому, что обычно Беркут говорил как-то иначе. Когда ничего не скрывал, искренне и без остатка делился. Но очень хотелось верить, что наши отношения и вообще я тут не причем. И у Беркута свои проблемы и заморочки…

* * *

Следующие две недели мы жили словно большой и дружной семьей, какой у меня никогда не было.

Родители умерли, когда мне едва исполнилось пятнадцать лет. Меня удочерила бабушка. А потом ушла и она. И я осталась совсем одна.

Муж и Риан, казалось бы, стали моим спасением. Островком теплоты в бесконечном океане одиночества. Но потом мы с мужем поняли, что лучше расстаться.

И я осталась с сыном.

А вот теперь я будто стала частью чего-то большего. Огромной семьи, с мужчиной, который тащит мамонта на обед и рубит врагов на мелкие щепки. С родственницами помощницами, вроде Ирины и Майи. И с моими обожаемым мальчуганом.

Беркут сразу нашел общий язык с Рианом.

И, казалось, мы всегда так жили. Во всяком случае – уже бесконечно долго.

Беркут вплотную занялся работой. Рано утром он уходил и возвращался к середине дня.

Все это время я занималась проектом и, когда чувствовала необходимость, заходила в пристройку или связывалась с Бориславом по телефону.

Беркут неизменно брал трубку. Даже на важных переговорах. Отходил и отвечал на мои вопросы.

Вечером мы все отдыхали в бассейне, и Беркут продолжал учить Риана плавать. К концу недели сынишка отлично освоил стиль и теперь пробовал другие. Нырял и доставал со дна морского бассейна специально для него подложенные Беркутом ракушки.

А ночами… ночами мы любили друг друга.

Вопросов – где мы будем встречаться – ни у одного из нас не возникало. Я ночевала у Беркута, а затем возвращалась в свою комнату, чтобы переодеться и совершить утренний моцион.

Несколько раз Борислав поднимал тему моего переезда в его комнату. Но я чувствовала, что еще не готова.

Майя скаталась с Павлом Сергеевичем на собеседование в один из центров Семенова. И через две недели готовилась выйти на новую работу.

Все складывалось как нельзя лучше.

В выходные мы с Беркутом и Рианом опять пошли к озеру на рыбалку. На сей раз – как положено – в четыре утра. Причем, Борислав уверял, что даже прикормил рыбу там, где мы будем ее ловить.

Улов не заставил себя долго ждать. К десяти утра мы наполнили шесть ведер огромными, жирными рыбинами и отправились домой.

Теперь рыбу должны были коптить.

Я вернулась к проекту, Ирина с Майей – пошли в лес за грибами и ягодами. А Беркут сказал, что займется своими делами и будет очень по мне скучать.

Казалось, мы прожили вместе лет десять. И Риан – именно наш общий сын. Я начинала привыкать к резкости Беркута, которая временами проскальзывала. А еще больше – к его заботе и ласке. К тому, как он порой вдруг командовал, а потом показывал свою зависимость от меня. И прямо о ней говорил.

Мне стало гораздо легче общаться с этим мужчиной. И я изо всех сил старалась не привыкнуть к нему окончательно и бесповоротно.

Потому что никак не могла поверить, что Беркут, действительно, решит завести семью. А не махал перед моим носом флагом «Мы пойдем в ЗАГС» только, чтобы затащить в постель.

Хотя я была вовсе не против.

Любовником Беркут оказался отменным. Правда, иной раз слишком спешил, уделяя мало внимания предварительным ласкам. Зато я видела, как он меня хочет. Аж весь мелко дрожит от нетерпения. И это заводило почище поцелуев везде-везде, как пишут в книгах…

Две недели пролетели незаметно.