молод, а король ещё не окончательно помешался, мне случилось обмолвиться о чрезмерности расходов на церковный праздник. За это я месяц провёл в заточении в келье Храма Троих, питаясь лишь хлебом и водой. Больше спорить с ним на этот счёт я не смел, лишь тихо ужасался тому, во что превращается столица. «Божьи суды», суды поединком, почти заменили обычные, а вечерами улицы освещались заревом костров и оглашались воплями горящих заживо людей.

Казначей замолчал, утёр лоб платком и продолжил.

— Сестра рассказывала, что король любил подходить к окну покоев и подолгу глядеть на озарённый кострами город, слушать крики, что доносились до самого замка. «С каждым воплем грешника мир становится чище», говорил он с улыбкой. Моя сестра начала седеть ещё в те годы, куда раньше меня.

— Разве его величество делает нечто подобное?

— Нет, — ответил Явос со вздохом. — Пока нет. Но я помню, как Эйермунд пришёл к своему безумию. Пока что его величество не только повторяет этот путь, но, похоже, стремится пройти его ещё быстрее. Эдвальд Одеринг пришёл к власти через кровь и сталь, он воин и военачальник. И да помогут нам боги, если такого человека охватит столь же фанатичное рвение, какое было у Эйермунда Святого. Будь уверен, тогда недолго «священному пламени» бушевать в одной лишь столице. Возможно, ему будет мало даже целой страны. Энгату ждут войны, ужасающие войны, которых никогда прежде не видели.

— Ты и вправду считаешь, что дойдёт до такого? — несмело проговорил Дэйн.

— К сожалению, да. И не могу даже предположить, как и когда это закончится. Эйермунд сжёг себя на костре, но Эдвальд вряд ли избавит страну от себя подобным образом.

— И что же ты предлагаешь, Явос? — командующий гвардией вскочил с места. — Устроить переворот? Знаешь, что бывает, когда командующий гвардии предаёт своего короля?

— Твой предшественник, Вельмор Скайн, предал своего короля, — невозмутимо ответил казначей. — И поступил правильно. Никто не вправе осудить его. В качестве «наказания» он просто вернулся в Кованый шпиль и стал владыкой Атерланда вместо своего покойного брата. Ты поступил бы на его месте иначе?

— Его спасло только то, что он поставил на победителя, — процедил сквозь зубы Кавигер.

— Как бы ты поступил на его месте, Дэйн? — вновь спросил казначей более строгим голосом.

— Не знаю… — командующий опустил было взгляд, но тут же ответил. — Наверное, так же. Всё-таки Альберт Эркенвальд убил собственную жену и сына, хранить верность такому человеку — сделка с совестью.

— И чем же он теперь отличается от Эдвальда?

Кавигер замолчал. Он нахмурился и отвернулся к окну, пытаясь собраться с мыслями.

— Быть может, ничем, — ответил, наконец Дэйн, не поворачиваясь к Явосу. — Но что, если бы Эдвальд не сумел захватить Чёрный замок в тот день? За предательство короны командующего гвардии казнят, и притом через повешение. Его потомки лишаются права наследования, не говоря уже о позоре, который он навлекает на весь свой дом. Отец ни за что не простит мне подобного, не говоря уже о том, что королевская армия сейчас в Лейдеране. Одно единственное письмо — и они захватят замок. Джеррод Раурлинг хороший человек, но он верен королю. Как и я… Должен быть… — он сел и продолжил более спокойным голосом. — Я понимаю твои опасения, Явос, но пока ничего не происходит, командующий гвардии не имеет права нарушать присягу. Ни при каких условиях.

— Боюсь, что, когда ты созреешь, может быть слишком поздно, — печально промолвил казначей. — Тебе, разумеется, известно, что вечером на храмовой площади будет казнь? Но не показалось ли тебе странным, что на сей раз его величество пожелал лично руководить ей? А кроме того, именно сегодня король решил объявить, что…

В этот момент дверь неожиданно открылась, и в трапезную вошла та, кого командующий никак не ожидал увидеть: принцесса Мерайя. Дэйн часто видел, как она в одиночестве гуляет по замку, нередко замечал её и в королевском саду. Эдвальд любил говорить, как дочь похожа на его сестру, и, наверное, в чём-то был прав. Во всяком случае, принцесса напоминала мать лишь оттенком волос, редким среди темноволосых Одерингов. Ничем больше, ни лицом, ни характером, они похожи не были.

Дэйну Мерайя всегда казалась тихой и спокойной. «Как и положено принцессе», — говорили при дворе. Никто не замечал её ни за глупой болтовнёй с фрейлинами, ни за неподобающими принцессе занятиями. Она не любила пиров и празднеств, зато всегда радовалась, когда случалась возможность уехать в Одерхолд, где она провела детство. Но с годами поездки становились всё реже и реже, а девушка становилась всё более замкнутой и нелюдимой. Увядала, словно светолюбивый цветок, который всё реже и реже видит солнце в короткие осенние дни.

Предания воспевали рыцарей, слагавших стихи и песни. Дэйна такое никогда не привлекало, однако при виде принцессы подобные поэтические сравнения приходили в голову сами собой. К тому же сейчас Мерайя действительно выглядела опечаленной. Опущенные плечи не оставили и следа от благородной осанки, а прекрасные голубые глаза покраснели от слёз.

— Здравствуйте, сир командующий, — тихо сказала девушка, и служанка закрыла за ней дверь. — Здравствуйте, господин верховный казначей.

— Добрый день, ваше высочество леди Мерайя, — улыбнулся Явос Таммарен. — Было бы наивно полагать, что выставленный мной у двери стражник станет препятствием для принцессы.

— Господин верховный казначей, я хотела поговорить с вами о моей свадьбе с Эрисом Таммареном.

— Боюсь, что мне нечего рассказать о нём, моя леди. Последний раз я был в Высоком доме, смешно сказать, ещё до рождения отца юного Эриса.

— Дело не в этом, — Мерайя опустила грустный взгляд, подбирая слова. — Отец желает выдать меня замуж… Чтобы заручиться поддержкой Таммаренов. Знаю, так всегда бывает, но, мне кажется, он замыслил нечто… Нечто… Дурное.

Услышав это, Явос укоризненно взглянул на Дэйна.

— Продолжайте, леди, — осторожно сказал казначей. — Здесь вас не услышат лишние уши, я позаботился об этом.

— С тех пор, как отец казнил маму… — девушка осеклась. — Он… Он сам не свой. Понимаете, в нём будто что-то умерло и уступило место чему-то другому, чему-то страшному. А этот взгляд, когда он говорит о Церкви и грядущем величии страны… И ещё та девушка, Пречистая Агна, она часто бывает в замке. Мне кажется, она неравнодушна к отцу. Вижу по её взгляду. А сам отец… Мне страшно об этом говорить… Не знаю, что это может значить…

Принцесса всхлипнула, а голос её задрожал.

— Не бойтесь, ваше высочество, — сказал Дэйн. — Сказанное вами не покинет этих стен.

— Я ещё никому этого не говорила, но… Иногда слышу, как отец разговаривает сам с собой. Будто не своим голосом, не замечая меня. И порой звучит это имя — Калантар…

Казначей и командующий обменялись взволнованными взглядами.

— Не знаю, что происходит, но мне страшно, — продолжала принцесса. — Так страшно, что я плохо сплю ночами. Я долго колебалась, но этой ночью… Этой ночью я почти не спала. Едва ли сомкнула глаза на час. Больше не могу это выносить, поэтому и решила разыскать вас, господин Таммарен. И слава богам, что вы, сир командующий, тоже здесь. Ваша помощь будет не лишней.

— Помощь в чём? — осторожно спросил казначей.

Девушка набрала воздуха в грудь:

— Я прошу помочь мне бежать из Чёрного замка.

— Ваше высочество… — изумлённо проговорил Явос.

— Хотите сказать, это невозможно? — перебила его принцесса. — Вчера отец говорил о каком-то «очищении», о том, что Энгата должна быть сильной. И единственный способ осуществить это — очищение от слабых. Вы наверняка знаете, что это означает.

Дэйн знал. Знал, что Серые судьи хватают калек, уличных музыкантов, фокусников на улицах города. Кого-то отправляют в темницу, кого-то прогоняют за городские стены, а других…

— И это происходит не только в городе! — надрывным голосом продолжала принцесса. — Вы ведь видите, что происходит в замке! Клару, мою фрейлину, отец велел выпороть за то, что она принесла две подушки, вместо трёх. Больше я её не видела. Говорят, пыточник Уоллес сёк её так сильно, что на спине не осталось кожи…

В глазах девушки появились слёзы, которые она тут же вытерла рукавом.

— Вы, господин верховный казначей, знаете, что сегодня будет казнь. Прямо перед Храмом. Отец желает самолично провести её, предвкушает все ужасы, которые там устроит, словно великий праздник. Видели бы вы его