– Помню. Но у меня до сих пор нет ответа. Я могла лишь попытаться лучше контролировать проклятие, держать ближе к врагу, но произошедшее только доказало, что полностью чары мне неподвластны. Впрочем, я и раньше в этом не сомневалась.

– Если тебя это утешит, то у серафцев, похоже, те же сложности. Они не использовали магию, боясь повлиять на собственное войско. Только сдерживали нас, чтобы командование могло отступить.

Я вздохнула. Боль все еще тисками сжимала виски.

– Очень слабое утешение. Они и без чертовой магии могли победить.

Руки Теодора, мерно разминающие мои плечи, замерли, а потом он меня обнял.

– Может, и не могли. Или думали, что не могут. Мы не рассматривали этот вариант?

– Нет, – отозвалась я. – Я бы на это не поставила.

– А зря! Роялисты недолюбливают магию. К чему им обременять себя обязательствами перед серафцами и возиться с проклятиями, если они не сомневались в исходе? Мы только доказали, что их опасения оправданны.

– Это было бы слишком удобно, – вздохнула я, вытягивая ноги к раскаленным углям в очаге, которые после всех треволнений дарили моим измученным костям радость, обещали теплую еду и удобную постель.

– Верно. Извини, я не останусь. Наши люди расположились прямо на лужайке у дома. Позже мы переделаем под казармы Военную академию, но я не могу позволить себе лежать в пуховой постели у камина, пока они дрожат снаружи.

Теодор встал и проверил, высохла ли его одежда.

Я собралась с силами и тоже поднялась.

– Тогда подожди меня, и…

– Ну уж нет. Разве Хеймиш не сказал, что тебе нужно отдохнуть?

Мне не хотелось признаваться, но пришлось.

– Я боюсь отпускать тебя, пусть даже на ночь. Страшно…

– Никто не причинит тебе вреда. Повсюду стража, солдаты. Ты ведь не опасаешься Полли? Она больше лает, чем кусает…

Я содрогнулась.

– Я боюсь того, что натворила. Это стало таким естественным, а раньше казалось противным природе. – Мои руки тоже дрожали, и я крепко их стиснула. – Что же мне теперь делать?

Теодор опустил бриджи на кресло у огня.

– Чего ты боишься?

– Я убила людей, – прошептала я. – Похоже, сначала я не задумывалась об этом. Галатинский корабль, который затонул, солдаты на поле под облаком проклятия. Я не стреляла в них, но все же каким-то образом лишила жизни.

– Идет война, Софи.

– Знаю! Но я как-то смирилась с тем, о чем прошлой зимой не могла даже думать без содрогания. Проклятия доказали свою пользу, и я с ними свыклась. – Меня душил страх, и я изо всех сил старалась объясниться. – Люди умерли из-за меня. По крайней мере, при моем участии.

– Как и при участии солдат на поле боя, и при моем.

– Знаю, знаю… Только мушкеты и штыки не предназначены для иного. А ведь я не оружие. – Когда я думала об этом, внутри словно расползалась дыра, сосущая чернота. – Они погибли такой жуткой смертью. Ты только представь – сгореть заживо или медленно утонуть вместе с кораблем? Да что я за чудовище? Те карикатуры изображали правду. Это была не пропаганда, а пророчество!

Глаза Теодора гневно вспыхнули.

– Ничего подобного! Ты не выбирала способ их смерти. Они были нашими врагами и убили бы нас всех!

– Не успокаивай меня. – Вспоминая крики лошадей, объятых пламенем, глядя на тела во дворе, что ждали погребения, и солдат армии роялистов, которые без формы были совершенно неотличимы от наших людей, я не могла перестать терзаться. – Я знаю, что должна была это сделать. Но я боюсь того, во что превращаюсь.

Теодор снял шелковое покрывало с кровати и набросил мне на плечи, что дрожали от непролитых слез.

– Было несправедливо, – тихо сказал он, – подталкивать тебя к этому. Не подумай, я не считаю, что мы поступили неправильно или заставили тебя. Я знаю, ты сама сделала выбор, и он был неотъемлемой частью нашей стратегии. Но никто – никто! – не делал подобного прежде.

Теодор плотнее завернул меня в одеяло и обнял.

– Бремя, что ты несешь, оказалось самым тяжелым. Ни твой брат, ни я, ни Нико даже не можем ни осознать, каково это, ни притвориться, что осознаем.

Силы покинули меня, ноги подкосились, и я, измученная и содрогающаяся от рыданий, рухнула ему в объятия – крепкие, гораздо более сильные, чем когда-либо прежде.

На следующее утро я выпуталась из объятий Теодора и принялась натягивать чулки. Он внимательно за мной наблюдал.

– Все в порядке, – ответила я на невысказанный вопрос.

– Неужели?

– Обычно, хорошо выспавшись, я чувствую себя намного лучше.

Теодор промолчал. Мои слова его определенно не убедили.

– Поверь, я спала как младенец, – натянуто улыбнулась я.

– Ты хоть раз ночевала в доме с младенцем? – засмеялся Теодор. – Они все время бодрствуют и разражаются плачем каждые несколько часов.

– Боюсь, не имела подобного удовольствия.

– А я слишком хорошо это помню. Джереми мучили колики, и он верещал словно резаный. – Теодор помолчал, и странная улыбка озарила его лицо. – Самое забавное, что следующее плачущее дитя в моем доме, вероятно, будет моим собственным.

От неожиданности я уронила башмак.

– Ты сейчас об этом думаешь?

– Просто пришло на ум. Это поместье навевает воспоминания о чудесных временах. Моя семья была очень счастлива, Софи. Братья играли вместе, а Полли нами командовала. Представь, она была очень ответственной! Родители любили нас, – вздохнул Теодор. – Разумеется, не все дворянские семьи походили на нашу. Несчастные матери, распутные отцы, братья и сестры, которые дрались так, словно репетировали грядущую битву за наследство…

Я медленно застегнула башмак – кожа совсем загрубела; слишком часто я сушила обувь у костра.

– Тебе хочется испытать все это снова, – тихо сказала я.

– Я даже не понимал, сколько потерял. Мы с Полли когда-то были лучшими друзьями. Мне не нравились грубые забавы, которые обожали соседские мальчишки, а она ненавидела разыгрывать чаепития с девочками Поммерли. Поэтому когда те приезжали с визитом, мы часами скрывались от них в лесу. Она, в отличие от всех остальных, не возражала против моего дурацкого пристрастия к растениям. У нее был маленький блокнот для зарисовок. Когда я находил новый цветок или корнеплод, Полли рисовала его, и мы вместе давали ему название. Которое, разумеется, у него уже и так было. Мы не обнаружили ничего, кроме первоцветов или фиалок… Просто нам нравилось притворяться, что мы имеем значение.

– Притворяться? – Я едва не фыркнула презрительно, но сдержалась. – Это дети-то наследника трона?