– Наголодались, Гедвига Генриховна, – сочувственно вздохнул наблюдавший за ней сердобольный Шматов.

– Федя, отчего ты зовешь меня Гедвигой? – спросила девушка, покончив с едой. – Ты ведь, верно, знаешь теперь, как меня зовут?

– Дык привык я так, – пожал плечами парень. – А что до прочего, так оно мне без разницы.

– Что это за дом?

– Это Виртаненов, сродственников моей Аннушки. Граф велел снять домик на всякий случай, а у них как раз был. Ну и сладились.

– Он уже граф? – усмехнулась Геся.

– Еще нет, но какие его годы?

– Даже так!

– Тебя это теперь не касается, – тихо проговорил неслышно появившийся в гостиной Будищев.

Его способность неслышно пройти, когда в этом была необходимость, всегда поражала модистку. Все равно, были под его ногами старые доски или только что выпавший снег, будь он обут в мягкие войлочные тапки или подкованные железом сапоги, если ему нужно было подкрасться, он это делал.

– Я все думала, когда же ты появишься? – с трудом подавив дрожь, спросила она.

– У меня были дела.

– О, они у тебя всегда есть!

– Проверял, будет ли за тобой слежка.

– И что же?

– Как выяснилось, никому ты на хрен не нужна. Ну, или они не успели узнать о твоем освобождении.

– А что нужно тебе?

– Мне?

– Да тебе! Ты ведь зачем-то встретил меня, привез сюда. Позаботился, чтобы здесь оказались мои вещи, но не было чужих глаз. Бог мой, да я уверена, что и с моим внезапным освобождением не обошлось без тебя. Это ведь так?

– В общих чертах верно.

– Но здесь нет ни Стеши, ни Семки, значит, ты что-то задумал!

Ответом ей была звенящая тишина. Геся никак не могла взять в толк, что случилось, но при этом никак не могла решиться спросить, а Будищев смотрел на нее так страшно, что, казалось, вот-вот прожжет в ней дыру. Первым не выдержал Шматов. Внезапно всхлипнув, он отвернулся и выдавил из себя неожиданно тонким для взрослого мужчины голосом:

– Помёр Семка!

– Что? – вздрогнула никак не ожидавшая подобного девушка.

– Что слышала, – хмуро бросил Дмитрий. – Твои приятели-революционеры устроили любимую забаву «попади в царя бомбой». А то, что вокруг были люди, им, как обычно, по хрен! Вот наш Сема под раздачу и попал.

– Не может быть!

– Почему не может? Чем он лучше солдат, подорванных вместе с царской столовой?

– А девочка, что с ней?

– Ты ее в Трубецком бастионе разве не видела? – скривился Будищев.

– Что?!

– Вот только не надо этого цирка!

– Погоди, ты хочешь сказать, что она тоже в тюрьме? Но за что?!

– Какой своевременный вопрос!

– Из-за меня? – округлила глаза бывшая узница.

– Неожиданно, правда? Ну, ты ведь в вакууме живешь, как, мать твою, звезда! Рядом с тобой никого нет. От твоих дебильных действий никто не пострадает. Дела в мастерской не встанут, а работницам жалованье будет с неба падать. Ведь так?

– Нет, – подняла на него заплаканные глаза Геся. – Я жила вовсе не в пустоте! Я каждый день видела, как дурно и беспросветно существование простых людей. Как они мерзнут в холодных хибарах. Как они вынуждены тяжко трудиться по четырнадцать часов[44], чтобы заработать на кусок хлеба для своих детей.

– Замолчи!

– Не смей затыкать мне рот! Да, я все это видела, да и ты тоже! Но ты всегда хотел в другой мир. Хотел, чтобы за тобой признали титул, стать преуспевающим коммерсантом, известным предпринимателем на худой конец. Радуйся, у тебя получилось. Но есть люди, для которых этого мало. Которые хотят счастья для всех! Понимаешь, для всех…

– И для этого счастья нужно разорвать бомбой мальчишку? – скрипнул зубами взбешенный Будищев.

– Я не знаю, что там произошло, но уверена, что это случайность. Ужасная, трагическая, но случайность!

– Все у вас случайно и никто ни в чем не виноват.

– Подожди, я, кажется, поняла, что ты задумал… ты хочешь, чтобы я выдала тебе своих товарищей? И ты их… Ну, конечно, только в твоей голове мог родиться такой иезуитский план! Но знай, даже если ты вернешь меня в тюрьму, или убьешь, или будешь пытать, я все равно ничего тебе не скажу. Просто потому что не знаю! Они постоянно меняют место жительства, одежду, документы. И тебе никогда их не найти!

– А вот тут ты ошибаешься.

– Никогда не отступаешь, верно? – горько усмехнулась Геся. – Боже, как я могла жить с тобой?

– Оставь Господа в покое, он тут ни при чем. Я в курсе, что твои дружки меняют квартиры и личины, и даже знаю, кто им дает на это деньги. Я первым делом проверил квартиру Искры и сразу понял, что она туда не вернется. И уж конечно мне понятно, что ты после полугода в заключении не можешь ничего знать о ее новом убежище.

– Тогда что ты хочешь?

– От тебя? Ничего!

– И зачем ты все это делаешь?

– Тебе не понять.

– Конечно! – фыркнула девушка. – Где уж мне…

– Федя, где фотография? – повернулся к Шматову Дмитрий.

– Тут, – мрачно буркнул парень, доставая из стола конверт из толстого картона.

В нем оказался групповой фотографический снимок, сделанный вскоре после взятия Геок-Тепе, на котором был запечатлен персонал госпиталя и несколько зашедших к ним в гости офицеров.

– Никого не узнаешь? – спросил Будищев.

– Нет, – скользнула равнодушным взглядом по карточке Геся.

– А ты присмотрись.

– Кажется, это ты во втором ряду, – присмотрелась она, после чего добавила более заинтересованным тоном: – А кто эта сестра милосердия рядом?

– Баронесса Штиглиц.

– Так вот она какая…

– Вы знакомы?

– Нет, конечно. Но, разумеется, я слышала о ней. Дочь придворного банкира и самая богатая невеста Петербурга внезапно отправилась на войну… а почему она стоит так близко к тебе?

– Ревнуешь? – усмехнулся Дмитрий, с досадой отметив про себя проницательность бывшей любовницы.

– Вот еще! Хотя неприятно сознавать, что ты недолго томился в разлуке.

– Угу. Только не говори мне, что у тебя такой живот от недоедания вырос!

– Не меняй тему разговора!

– Вот сюда! – ткнул он пальцем в фотографию, потеряв терпение.

– Что я должна там увидеть? Ну, кроме твоей новой пассии, разумеется. А что, еврейка, ставшая сестрой милосердия, все, как ты любишь!