Следующие несколько дней прошли как во сне. Анастасия не давала о себе знать. Но главное: Анна-Мария не появлялась и не звонила. И самое удивительное, что ее родители исхитрялись делать вид, что ничего особенного не происходит. Ходили себе каждый день по своим делам, иногда даже ужинали с Сашком по вечерам, занимая его светской беседой. Как будто не было у них никогда никакой дочери, а вот просто так, живут они почему-то вместе с молодым человеком из России, и все тут. Иногда Сашок не выдерживал, плевал на приличия и спрашивал напрямую: не звонила ли Анна-Мария? Тогда они прятали глаза, смущались от Сашковой невоспитанности и качали головами. И тут же переводили разговор на другую тему, например, как там поживает мистер Сингх?

А мистер Сингх поживал ничего себе. Правда, тоже вел себя странно, к Сашку совсем не приставал, несмотря на то, что тот явно халтурил, впадал то и дело в глубокую задумчивость, забывал сделать то, что обещал, не соблюдал «дедлайны» по сдаче материалов и так далее. Ждал звонков от Анастасии, но она не звонила. Под любыми предлогами он задерживался на работе, потом бродил по улицам, заходил в магазины, в которых не собирался ничего покупать, потом ехал в Фолкстон и каждый раз подолгу стоял перед домом, не решаясь войти, гадая, вернулась домой Анна-Мария или нет.

Вот так же он топтался перед входом в этот бежевый трехэтажный дом, когда входил в него первый раз. Но только тогда он просто несколько тушевался, робел слегка, дыхание у него немножко сводило от ожидания чего-то необыкновенного и замечательного.

Не то теперь. Теперь у него щемило сердце от одиночества и от пакостного чувства вины, смешанного с обидой на несправедливость жизни. Дом, казавшийся недавно таким чудесным (мне бы когда-нибудь такой, вздыхал втайне), теперь вызывал почти отвращение. В его тревожном настроении Сашку уже не был мил даже разбитый перед домом небольшой, но в высшей степени изящный палисадник, с выложенным гравием кругом, внутри которого, в свою очередь, располагались загадочные геометрические фигуры. («Во попал! — подумал Сашок, когда впервые увидел этот рисунок. — Видать, масоны!») Теперь, впрочем, Сашок знал фигуры наизусть и мог бы нарисовать их с закрытыми глазами. Знал он также и то, что ни его теща Мэгги, ни жена Анна-Мария никакого отношения к масонам точно не имеют. Насчет тестя Джона можно было еще сомневаться, но и то вряд ли.

В любом случае рисунок придумал чудаковатый садовый декоратор Джозеф. Сашку подробно рассказывали и даже показывали в лицах, как это было: декоратор явился ни свет ни заря и долго, задумчиво смотрел на фасад дома. Потом закрыл глаза, помотал головой и вдруг, выхватив из папки лист бумаги, принялся чертить как одержимый, при этом что-то вдохновенно шепча себе под нос.

Джозеф утверждал, что созданный им рисунок находится в полной, хотя и не для всякого очевидной гармонии со зрительным образом дома, его явными и скрытыми пропорциями, с формой окон, наклоном крыши и даже цветом, в который дом выкрашен. И даже еще и с подсознательными ассоциациями, которые образ дома вызывает.

Вскоре Сашок близко познакомился со всей этой философией и самой процедурой тоже, потому как имел удовольствие наблюдать Джозефа за работой, когда тот делал садовый дизайн соседям. Не то чтобы Сашок совсем уж уверовал в гений художника, но невозможно было отрицать, что палисадник действительно гармонировал с домом, шел ему, как удачно сшитый костюм. С чем, судя по всему, были согласны и прохожие, частенько останавливавшиеся перед творениями Джозефа поглазеть на произведение искусства.

Что же касается масонства, то Сашок потерял к нему всякий интерес после того, как не в самом презентабельном районе города вдруг увидел обветшалый дом со скромной вывеской «Масонский холл» — такой же заурядно-деловой, как «Аптека» или «Ньюзэйджент», красовавшиеся на других зданиях поблизости. А вот, кстати, ньюзэйдженты как раз на Сашка впечатление произвели. Во-первых, самим своим титулом. Не какой-нибудь там «торговец прессой», не «продавец газет» и даже не «Союзпечать», а вот так романтично — «агент новостей». Во-вторых, даже без специального бухгалтерского образования было понятно, что на копеечной (вернее, пенничной) газетно-журнальной марже не то что состояния, а даже и сколь-либо приличного мелкобуржуазного существования не обеспечишь. И для того, чтобы на этой ниве просто сводить концы с концами, надо вкалывать — будь здоров! Недаром владение этими лавочками, равно как и всякая другая грязноватая и низкооплачиваемая работа, — удел недавних иммигрантов. Увидеть за прилавком «ньюзэйджента» белое лицо почти невозможно. В основном это индийцы, пакистанцы, в крайнем случае китайцы.

Почему, собственно, этим делом никогда не занимаются русские, думал Сашок и сам себе отвечал: да ясно, почему. Такое занудное, требующее исключительного терпения и выдержки дело, да еще без ярких перспектив — это совсем не по нашему национальному нутру. И все же бывали моменты, когда Сашку казалось, что он и этим тоскливым делом мог бы (временно, конечно!) заняться — лишь бы обрести свободу, заиметь свой угол, пусть даже пару несчастных комнатенок наверху над лавкой, как это часто бывает с ньюзэйджентами. Но зато никакой унизительной зависимости, никакой утомительной игры в благородство и постоянно витающего в атмосфере чувства вины.

Вот какие воспоминания одолевали Сашка в тяжелые моменты, когда он стоял перед домом, тайно надеясь, что родителей Анны-Марии нет дома и он сможет спокойно потомиться весь вечер. Но надежда тут же умирала, как только в окнах второго этажа появлялся отблеск света. Увы, значит, его «родители в законе» опять дома. Нет, нет, Джон и Мэгги никак не связаны с уголовным миром, просто это дословный перевод с английского, на котором тесть будет — «фазер-ин-ло», а теща, соответственно, — «мазер-ин-ло». Отношения у Сашка с ними, скажем прямо, может, и законные, но не очень простые. В России, известное дело, примаки редко особенно нравятся тещам и, на основе принципа взаимности, в свою очередь, не часто питают к ним теплые чувства. Но там, на родине, все проще, понятней, предсказуемей. Что обычно раздражает тещу? Все по известной схеме — недостаточно богат, недостаточно ценит и «зря о себе воображает». Судя по рассказам приятелей, выдержать тещины выпады и уколы трудно, но можно, если постараться. Особенно если тесть попадется незлобный. Но здесь, в английском доме, старайся не старайся, не знаешь даже, когда тобой довольны, а когда нет, и главное — почему.

Сашок на всю жизнь запомнил, как дом поначалу показался ему невообразимо огромным. На первом этаже — гостиная, или, как здесь ее называют, «сидячая» или почему-то «рисовальная» комната, отдельная столовая, соединенная специальной дверью с вытянутой, прямоугольной кухней. Когда Мэгги заявила Сашку как-то, что в доме «маленькая кухня», он в ответ только глаза вылупил: английский юмор, что ли, опять? Оказалось — нет, никакого юмора. Просто ровно половина кухни, где, как выясняется, когда-то стоял маленький стол и два стульчика, называется «брекфаст рум» — «завтрачная комната». И неважно совершенно, что никто никогда там больше не завтракает, что столик и стулья давно исчезли, а их место заняли платяные шкафы — все равно в сознании семьи все это просторное помещение разделено пополам невидимой границей. «Мы готовим только в этой половине», — объяснила Мэгги, когда Сашок попробовал осторожно выразить свое недоумение.