– Всполошились от выстрела. Теперь голову ломают, как быть с нами: вслед кидаться или ждать своих, – рассуждал отец Киприан, тяжело вздымая натруженную грудь.

К ним с трудом поднялся прихрамывающий Иргиз. Монах склонился к собаке, осторожно ощупал заднюю ногу, успокоил Илейку:

– Цела. Должно, кто-то из мужиков, спасая стражника, успел ударить палкой. Молодец, Иргиз, а то мужики с тем служкой увязались бы по следу, не дали бы уйти. Теперь поспешим. Спаси бог, не устроили бы демидовские слуги облаву, словно на волков. – Руки отца Киприана слегка вздрагивали от усталости и от пережитого волнения.

К вечеру, в поисках укромного места для ночлега, вконец измотанные ходьбой по горам, побродимы вновь приблизились к обрывистому берегу реки Белой. Едва разложили под корнем вывороченной сосны неприметный издали костер, как настороженно зарычал Иргиз. Евтихий, негромко ругнувшись, тут же схватился за дубину, отец Киприан потянулся рукой под отворот рясы…

– Святой отец, наконец-то я вас догнал! – переводя дух, к ним спустился с обрыва взмокший улыбающийся Добрыня.

– Ушел-таки! – обрадовался монах, убирая руку из-под рясы. Отлегло от сердца – думал, что настигла погоня, от которой в этой отвесной расселине было бы не уйти.

– Дядя Дорофей снарядил. Сказал – беги за святым отцом хотя и на край света. Все едино, дескать, теперь Демидов за ослушание сгноит заживо в темнице или в руднике уморит непосильной работой. За родителем Изотом обещал досмотреть сам с сыновьями.

Отец Киприан положил руку на плечо Добрыне, усаживая рядом, – еще один побродим прибился, сильный, молодой. Такому только и искать неведомую землю мужицкого счастья.

– Изверг Викентий умыкался на завод к Демидову, будет просить стражников с ружьями, вас ловить хотят.

Отец Киприан махнул рукой в сторону горного леса, окутанного мраком вечерних сумерек.

– Мир велик, пусть ловят… – Потом поскреб пальцами правую ногу, улыбнулся. – Подколенки свербят – быть дальней дороге.

Ночью, крадучись вором-новичком по чужому подворью, на землю выпал нерешительный первый снег, ударил легкий заморозок.

Выбравшись из расселины поутру, отец Киприан долго смотрел на кружение снежинок. Сжималось сердце от недоброго предчувствия: казалось, снежинки над головой подрагивали, сотрясаемые надрывным хриплым кашлем Евтихия.

«Отрыгнулось-таки бедой купание в холодной воде да на холодном ветру», – опечалился отец Киприан, вспоминая то злосчастное утро, когда упал он в реку и Евтихий чудом успел вынуть его из Белой. Лечебные травы не помогали, на щеках терпеливого бурлака проступил легкий румянец – первый вестник беспощадной чахотки.

– Надобно, братие, выбираться к жилью, – сказал отец Киприан, вернувшись в расселину к костру. – Быть зиме снежной, коль на Михайлов день деревья были в инее.

Оставили в стороне реку-кормилицу. Шли малоезженой дорогой. В распадках между гор иногда вдали открывались дымные кочевые стойбища башкир, несколько раз, заслышав издали за собой цоканье копыт по каменистой дороге, побродимы – благо на открытых солнцу местах снежный покров сошел быстро – проворно скрывались в ближних зарослях или за бессменными нагромождениями валунов. Из того укрытия настороженными глазами провожали сосредоченно озирающих дорогу и окрестности верховых стражников.

– Может статься, нас ловить посланы, – ворчал отец Киприан и с тревогой прислушивался, как Евтихий, закрыв лицо мурмолкой, сдерживал кашель. На третий день по оставлении реки Белой из-за поворота дороги вокруг лесистой горы показался догоняющий побродимов длинный скрипучий обоз в полусотню возов и телег. Обоз шел издалека, с верховьев Белой: кони притомились, возы нескончаемо, будто молодая вдова по мужу, рыдали давно не мазанными дегтем колесами.

Добрыня, поглядывая то на Евтихия, то на обоз – нет ли при нем демидовских стражников? – сказал отцу Киприану:

– Попроситесь, отец Киприан, к ним в попутчики. Может, день-два да перемогаете больными ногами. И подкормитесь возле них. А мы с Евтихием обочь дороги следом пойдем. Всех-то поостерегутся принять.

Старшим в обозе ехал толстый, добродушный мужик с раздвоенной заячьей губой, прикрытой русыми прямыми усами. Он приметил на обочине ободранного, прокопченного у костров черноризца с юным поводырем и с собакой, сжалился и посадил их к себе в телегу, заваленную домашней утварью и ветхой одежонкой. Назвался Савелием. Для порядка, должно быть, спросил – не беглые ли они раскольники? Отец Киприан, устало вытянув натруженные по горным тропам ноги, успокоил сотского, перекрестился троеперстием и принялся разминать затекшие икры.

– Ну и ладно, что не староверы, – как бы оправдываясь, сказал Савелий, глянул на монаха, усмехнулся, чуть растянув некрасивую заячью губу. – А то нынче опасно чужого человека приветить в своей избе – замордует начальство, затаскает по казенным избам, допытываясь, кто да что…

Под размеренный конский топот и надсадный скрип колес Савелий рассказал, что на Каменном Поясе начались большие волнения среди староверов, особенно после того, как были пойманы в здешних краях главный расколоучитель Семен Ключарев и его доброхотный и прилежный ученик Гаврила Морока.

– Что же мужики из староверов? Не вступились за учителя? Неужто не нашлось отважных атаманов, как на демидовских заводах под Калугой? – не удержался монах от реплики.

– А ты завидно смелый, отец Киприан, – усмехнулся Савелий, не поворачиваясь лицом к монаху.

Отец Киприан невольно насторожился – откуда мужику ведомо его имя? Сам не назывался еще, и Илья его по имени не окликал. Ну и дела!

«Надобно язык-то попридержать свой, – спохватился он. – Не скрутили бы руки. Доведется тогда побывать в сибирских землях… токмо в кандалах». На реплику Савелия, придав значимость словам своим, пояснил:

– О ромодановском бунте вся Русь понаслышана. Мне же знать надо, сын мой, какова помыслами здешняя паства божия, чтобы смуту из душ людских искоренять молитвами перед Господом.

На ближайшем за ними возу о чем-то сердито ворчал всю дорогу мужик, еще дальше кричал растрясенный на каменистой дороге грудной младенец. Савелий, понукая лошадь, сообщил:

– Слух прошел по Каменному Поясу, будто на Невьянском заводе Демидовых тоже неурядица вышла. Что тому причиной было – по-разному толкуют мужики, а начальство доподлинно не оповещает.

Илейка вспомнил, что, кроме них с дедушкой Капитоном, посылали ромодановские атаманы и других ходоков на Каменный Пояс с наказом взбунтовать работных.

«Как знать, может, кто и добрался, а теперь мутит на заводах… Да поздно, ромодановцам теперь не помочь. Отказала им матушка-государыня в воле из-под Демидова, пушечным боем усмирила, кровь пролила…» И вновь недавнее привиделось: смелого Добрыню стражники на пень животом кинули, плетьми бьют, а полсотни лесорубов в детской робости взирают, не смеют взять тех стражников в березовые колья да в топоры.