Приказчик кончил жевать мясо, сорвал былинку почистить редкие зубы. И только тогда сотский Аникей несмело подошел к столу, поклонился.

– Викентий Афиногеныч, вот мужики… – начал было пояснять сотский и, не оборачиваясь, рукой махнул себе за спину.

– Вижу – не медведи, а што? Ты мне не мужиков кажи, а работу. Понял? – Приказчик белым платком вытер серо-каштановые прокуренные усы и аккуратно подстриженную бородку, небрежно скомкал и сунул платок в нагрудный карман распахнутого синего камзола с белыми кружевами на рукавах. – Ты вот што, Аникешка, расставь-ка мужичишек по делянкам. Я теперь же работу смотреть буду. Ступай.

Аникей проворно засеменил от стола к сумрачным голодным лесорубам. В ответ на их глухое ворчание опасливо замахал руками, будто от пчел отбивался:

– Будет, будет вам, мужики. Потом покормитесь… Потрафьте Викентию Афиногеновичу, и он зачтет вашу работу, даже если и малый недоклад у кого окажется в поленницах.

Загрубелыми пальцами мужики привычно поскребли затылки – изрядно понаслышаны, каково надобно «потрафить» капризному приказчику! Да где их насобирать, лишних алтынов? Лишнего медного семишника и то не сыскать в карманах – разве что серая пыль сбилась комочками по уголкам. Да и с какой это благости должны они мзду совать приказчику? Работу выполнили исправно, к сроку, стало быть, и по домам пора ехать.

– Отпустил бы ты нас, мил человек, по своим деревням, – робко подал голос кто-то из мужиков постарше. – Уже довольно сработали мы свою норму. Станет с лихвой, боле пяти саженей на душу.

Приказчик тяжело – не столько от солидной уже тучности, сколько от важности – повернулся на голос, усмехнулся недобро:

– А ежели ваши сажени поменьше моих окажутся, тогда што? Знаю я вас, лихоимцы-бездельники! В ваших саженях внутрях половина воздуху станет, а не дров.

– Таков уж здесь лес, батюшка Викентий Афиногеныч, – поспешил было вступиться за лесорубов сотский: свои ведь мужики, односельцы, их тоже жалко. – Прямой сосны, батюшка, куда как мало.

– Цыц ты, плешивый козел! – одернул сотского приказчик и плетью взмахнул было, угрожая строптивому Аникею. – Ишь, заступник выискался! Хозяин за вас подушные платит государевой казне сполна и не фальшивыми целковыми. А потому велено вам передать, што норму вам отработать надобно и за тех, кто по хворости остался в домах своих. А это, посчитай, сотский, на ваше село падает еще до двухсот саженей к сработанному. Через три недели я вновь приеду, постарайтесь успеть.

Из мужицкой толпы вырвался раздраженный крик:

– Братцы, это што же? До глубокой зимы нам таперича здесь гибнуть? Не бывать тому! Отпусти, Викентий, подобру-поздорову, не ищи себе лиха!

Приказчик с вызовом процедил сквозь стиснутые зубы:

– Это кто же такой умник-супротивник народился в темном лесу? Нут-ка, выдь пред очи, не труси заячьим хвостом в кустах!

Кричавший смешался, заробел. В толпе произошло недолгое волнение, и вперед вышел сумрачный Добрыня. Он нехотя стащил мурмолку, через силу поклонился, да не в пояс. Пробасил:

– Изволь проверить, Викентий Афиногеныч, норму за себя мы исполнили. Отпусти с миром, как народ просит.

В голосе молодого крепкого парня приказчик уловил неприкрытую угрозу. Он обернулся к лодке, на которой приплыл с того берега, и махнул рукой. К нему направились пять молодцев в роскошных алых шароварах, вправленных в новые сапоги. В руках – тяжелые плети, на поясах – кривые башкирские сабли. Подошли, встали рядом с приказчиком.

– Измордуют теперь парня, попал под горячую руку изверга! – простонал Дорофей, наблюдая за приказчиком и строптивым племянником. – А вы, святой отец, уходите. Видит бог, каша заваривается и у нас на горьком мужицком сале, как давеча на заводе. Бог вам в помощь отыскать заветную вольную землю. А как сыщете – знак верный дайте на Русь. Всем миром встанем и уйдем, хоть и в тридевятое царство, только бы прознать туда дорогу.

Отец Киприан выслушал старого Дорофея, но с места не двинулся, ждал чего-то. Видел, как Евтихий и Илейка неприметно выскользнули из двери избы и, сделав ему знак, отошли малость, пропали в кустах.

Приказчик между тем вплотную подступил к Добрыне.

– Вот с твоих поленниц и начнем смотреть, – вроде бы ласково взял парня за локоть, повернул лицом к лесу. – Веди, герой, показывай, што сработал за себя и своего сухорукого тятьку.

За спиной приказчика по вырубке безмолвно, словно глухонемые по базарной площади, вышагивали демидовские стражники. Добрыня, широко переступая через пни и не убранный еще валежник, показывал без видимой робости:

– Эта моя, и эта. Да вон те три поленницы рядышком, у берез поставленные.

Приказчик тыкал кулаком в просветы между торцами бревен, шевелил губами, что-то высчитывая.

– А кричишь, Аника-воин, што норму сработал? – с издевкой проговорил приказчик, не глядя на Добрыню, который весь подобрался в ожидании пакости от Демидовского слуги. – А выходит, что добрая четвертая доля в каждую сажень не доложена. Ась? А где поленницы твоего тятьки Изота? Што? Калека он? А может, дурачком прикидывается да отлеживается на печи – благодать божья, что хозяин и за него подушный оклад матушке-государыне исправно платит!

– Побойся бога, Викентий Афиногеныч! – Лицо Добрыни покрылось пунцовыми пятнами от возмущения. – Грешно такое на калеку говорить. Будет тебе бочениться-то перед нами, односельцы ведь. Сам знаешь, что в тяжкой заводской работе сорвал он себе руку, не владеет ею. Сухой рукой тятьке дров не повалить.

– Вали ты! – рубанул ребром ладони по воздуху приказчик. – Да добрые поленницы ставь, а не сдобные калачи на пузырях! За тобой, брат Добрыня, еще шесть саженей. Но если дашь согласие служить хозяину в стражниках, как я по весне предлагал, долг этот зачтется сполна. Думай, я своего слова не поверну в обратную. – Приказчик шагнул к угрюмо молчавшей толпе лесорубов. – А то забрали в голову блажь: домой да домой! Ну-с, а это чьи дровишки?

– Шалишь, Викентий Афиногеныч! Не на молочного телка напал ты нынче. Не дам над собой глумиться! – неожиданно выкрикнул Добрыня, швырнул ногой подвернувшуюся ветку осины. – Я свое сработал, и здесь мне боле делать нечего. Меня дома хозяйство в зиму ждет. А за тятьку пусть хозяин платит подушные, на его заводе он попортил руку. И в стражники не иду – хлебороб я, а не постыдный кнутобоец по мужицким спинам! Не по сердцу мне жить да смотреть из-под твоих рук!

Добрыня подхватил топор, сунул его за пояс кафтана и решительно пошагал прочь с делянки.

Лесорубы закаменели – что будет?

Приказчик подал знак, и чернявый стражник вынул из кармана тонкую удавку, крутнул, ловко захлестнул петлей Добрыню за шею и сильным рывком опрокинул на вытоптанную траву. Охнул перепуганный Дорофей и метнулся было на помощь племяннику, но один из стражников грубо отшвырнул старика прочь, пригрозил плетью, если еще ступит хоть шаг.