Лайла мысленно увидела Алукарда не в щегольском капитанском мундире, а избитого, в синяках, каштановые волосы, мокрые от пота, прилипли ко лбу, руки скованы, и он пятится от раскаленного прута. Пытается подольститься к тюремщикам. Но они неумолимы, она ясно представила себе его мольбы о пощаде, запах горелой плоти, крик…

– Хуже всего, – рассказывал Алукард, – то, что металл нагревается гораздо быстрее, чем остывает, и когда прут убирают, пытка не прекращается.

Лайлу замутило.

– Сочувствую, – сказала она, хотя терпеть не могла это слово: от него веяло жалостью.

– Напрасно, – ответил он. – Шрамы нужны каждому хорошему капитану. Внушают команде уважение.

Тон его был небрежным, но она видела, что воспоминания даются ему нелегко. Ей вдруг захотелось коснуться его запястья, как будто от кожи до сих пор шел жар.

Но вместо этого она спросила:

– Почему ты стал пиратом?

Он ответил лукавой улыбкой:

– Эта идея показалась лучшей из нескольких плохих.

– Но у тебя ничего не вышло.

– Как ты догадлива.

– Тогда почему ты бежал?

Ей подмигнул сапфир над его глазом.

– А кто сказал, что я бежал?

Вдруг раздался крик:

– Лондон!

В густеющих сумерках Лайла увидела город, яркий, как огонь.

Сердце заколотилось. Алукард выпрямился, одернул рукава.

– Итак, – сказал он со своей обычной дерзкой улыбкой, – кажется, мы на месте.

VI

«Ночной шпиль» встал на якорь в сумерках.

Лайла помогала пришвартоваться и спустить трап, но при этом не сводила глаз с десятков стройных кораблей, усеявших берега Айла. Причалы Красного Лондона кипели энергией, хаос переплетался с магией, смех с сумерками. Несмотря на февральский мороз, город лучился теплом. Вдалеке, словно второе солнце, сиял в сгущавшейся тьме королевский дворец.

– С возвращением, – сказал ей Алукард, вытаскивая походный сундук. Увидев, что на его крышке сидит Эса, Лайла отпрянула.

– Разве она не останется на борту? – Кошка дернула ухом, и Лайла поняла, что навеки потеряла последние крохи кошачьего расположения.

– Не говори глупостей, – осадил ее Алукард. – Корабль – не место для кошки. – Лайла хотела было поинтересоваться, как же Эса прожила на «Шпиле» так долго, но он добавил: – Предпочитаю самое ценное держать при себе.

Лайла навострила уши. Неужели кошки здесь так высоко ценятся? Или они редки? Она до сих пор не видела тут других кошек, но, по правде сказать, на суше она провела не так много времени, да и особо не присматривалась.

– Это правда? – спросила она.

– Не нравится мне твой взгляд. – Алукард отодвинул сундук с кошкой.

– Какой еще взгляд? – невинно осведомилась Лайла.

– Который говорит, что Эса быстро исчезнет, если я скажу тебе, сколько она стоит. – Лайла фыркнула. – Но если хочешь знать, она бесценна только потому, что я спрятал в ней свое сердце, чтобы его не похитили. – Он улыбнулся, но Эса даже не моргнула фиолетовым глазом.

– Неужели?

– На самом деле, – он поставил сундук на тележку, – мне ее подарили.

– Кто? – выпалила Лайла и прикусила язык.

Алукард усмехнулся.

– Ты вдруг стала готова делиться тайнами? Откровенность за откровенность?

Лайла возмущенно фыркнула и пошла помогать команде перетаскивать ящики на берег. На «Шпиле» останется пара матросов, остальные поселятся в таверне. Когда тележка была загружена, Алукард показал документы стражнику в сверкающих доспехах, и Лайла обвела взглядом другие корабли. Одни пестрели украшениями, другие были совсем простые, но каждый по-своему внушал восторг.

Вдруг неподалеку, всего через два корабля от «Шпиля», она увидела фигуру, сходящую на берег с арнезийского парусника. Это была женщина. И не из тех, что часто поднимаются на корабль. Она была в брюках и кафтане без воротника, на поясе висела шпага. Женщина направилась к «Шпилю». В ее походке было что-то звериное, хищное. Она была выше Лайлы, даже выше Алукарда, лицо по-лисьи заостренное, грива – иначе не скажешь – рыжих кудрей, крупные пряди не заплетены в косу, а скручены друг с другом, так что их владелица походила одновременно на льва и на змею. Наверное, Лайла почувствовала бы исходящую от нее угрозу, если бы не онемела от изумления.

– С этой капитаншей лучше не связываться, – шепнул ей Алукард.

– Алукард Эмери, – приветствовала их великанша. Голос у нее был по-морскому хрипловатый. – Давно не видала тебя на лондонской земле. Должно быть, прибыл на турнир?

– Ты же меня знаешь, Джаста. Не мог упустить случая выставить себя дураком.

Она засмеялась – словно зазвенели ржавые колокольчики.

– Ты не меняешься.

Он шутливо нахмурился:

– Неужели не поставишь на меня?

– Подумаю. Если не будет жалко пары монет. – С этими словами Джаста пошла дальше, позвякивая оружием.

Алукард склонился к Лайле.

– Хочешь совет? Никогда не тягайся с ней – кто кого перепьет. И не дерись на шпагах. И вообще не спорь. Все равно проиграешь.

Но Лайла не слушала его. Она не могла отвести глаз от Джасты. За той уже с голодным видом увязалась горстка мужчин.

– Никогда еще не видела капитана-женщину.

– В Арнсе их немного, но мир велик, – ответил Алукард. – Там, откуда она родом, это дело обычное.

– А откуда она?

– Джаста? Из Сонала. Это восточный край империи, недалеко от Веска. Поэтому она…

– Такая огромная.

– Вот именно. И не вздумай искать себе новый корабль. Если твоя мечта сбудется и попадешь к ней, она перережет тебе глотку и сбросит за борт.

– Такие капитаны мне по нраву, – усмехнулась Лайла.

– Вот мы и пришли, – сказал Алукард, входя в таверну.

Заведение называлось «Ис Веснара Шаст» – «Блуждающая дорога». Увидев на лице Леноса смятение, она поинтересовалась, в чем дело, и узнала, что по-арнезийски «шаст» означает не только «дорога», но и «душа». Второй смысл названия вселил в нее беспокойство, и облик таверны его не развеял.

Домик был старый, покосившийся. За короткое время, проведенное здесь прошлой осенью, она не успела заметить, что почти все дома в Лондоне новые. А этот больше походил на груду ящиков, беспорядочно сваленных друг на друга. Было в нем что-то от нелюбимого ею Серого Лондона. Старые камни начинают осыпаться, полы понемногу проседают.

Обеденный зал был уставлен столами, за которыми сгрудились арнезийские матросы. Многие успели сильно принять на грудь, хотя солнце еще даже не скрылось за горизонтом. У дальней стены пылал единственный камин, перед ним разлегся огромный волкодав. Воздух был спертым.