Вода кругом бурлила. Белая пена широкими плотными полосами ложилась по ветру, и корабль укладывало в опасные крены. Он всем корпусом вздрагивал при особенно тяжких ударах стихий. Вся команда, не исключая отдыхавших после вахты, боролась за живучесть судна. Сквозь щели в днище, хоть и переконопаченные в Фальмуте, в трюм набегала вода, и надо было без устали работать помпами, чтобы её откачивать. Сочились и хлюпали задраенные орудийные порты, клюзы и люки… Не зря подмечено в народе: водичка дырочку найдёт!

За бортом ревел и бесновался океан — внутри ему вторили грохотом грузы, сорванные с креплений. Тысяча корабельных деталей тёрлись друг о друга, и «Надежда» пронзительно стонала, жалуясь на непомерную нагрузку тысячью голосов — от истошного бабьего визга до басовитых вздохов какого-нибудь гигантского сказочного чудовища.

Фёдор Иванович не слушал этот хор, звучавший словно из преисподней, — он предавался размышлениям, раскорячившись в тёмном низеньком пенале своей каюты и упираясь в противоположные переборки спиной и ногами, чтобы не стукаться о доски при каждом крене.

То, что ему довелось нынче узнать, ломало привычную картину мира.

Графу шёл двадцать второй год; он был бретёром, числил за собой несколько убитых и запросто передёргивал в карты; о его умении выкручиваться из денежных затруднений и об амурных подвигах приятели говорили с завистью, и уж точно никто не мог упрекнуть Фёдора Ивановича в наивности. Жизнь успела его кое-чему научить. Поручик вполне допускал возможность прикарманить несколько тысяч при покупке кораблей, имея представление о традициях и размахе российского казнокрадства. Он не видел ничего слишком зазорного в том, чтобы воспользоваться близостью к императору для упрочения своего положения. В конце концов, побег из-под суда и обмен документами с кузеном в расчёте на связи могущественных родственников, которые всё утрясут задним числом, тоже выглядели непрезентабельно. Положение дел в экспедиции, которое внезапно открылось Фёдору Ивановичу, было ему понятно по частям, но никак не хотело складываться в целое.

Граф давно и от души симпатизировал Крузенштерну, моряку с романтическим прошлым и автору прожекта кругосветного похода. Но Крузенштерн его не замечал, относя к посольской свите — малоприятному отягощению в плавании. Резанов же, изначально симпатий не вызывавший, напротив, с первых дней похода обхаживал Фёдора Ивановича, не скупился на обещания и кое-что хорошее уже сделал — вспомнить хотя бы сохранение за графом места на судне, когда Крузенштерн вернул несколько офицеров из Дании в Россию. После того как Фёдор Иванович оказался секундантом камергера в словесной дуэли с капитаном и позже стал свидетелем их тайной договорённости, — он уже для всех однозначно превратился в клеврета Резанова, если угодно — в его личную охрану и противника остальных моряков. Вот уж чего никак нельзя было предположить…

…но даже не это в первую голову смущало Фёдора Ивановича. Он не мог понять: почему для того, чтобы прославить Россию, введя её в число держав, чей флаг побывал в обоих полушариях и обошёл кругом света, нужно было идти на преступление? Почему для успеха государева посольства в Японию и процветания Компании, акционерами которой состоят четыре сотни первейших российских сановников во главе с императором, Крузенштерну с Лисянским пришлось обманом покупать старые корабли, побывавшие в плену, тайком их ремонтировать и тратиться на взятки? Почему государство в лице чиновников своих — министра иностранных дел, морского министра и прочих, включая того же Резанова, — не сделало всё возможное, чтобы капитаны получили лучшие суда и полное содействие в подготовке экспедиции? Почему свои же российские купцы снабдили экспедицию тухлой солониной, а свой же инспектор и работники в Кронштадте через пень-колоду готовили корабли к небывалому путешествию? Почему даже то, что умножает славу и гордость России, приходится делать не благодаря, а вопреки?!

Вопросов без ответа у Толстого было много. Вынужденный союз с Резановым радости не доставлял даже в предвкушении обещанных наград и благополучия. Вдобавок деятельную натуру графа оскорбляла бессмысленность его присутствия на корабле. Пускай сейчас Фёдор Иванович носил пехотный мундир, но после стольких лет в гардемаринах — моряк он, чёрт возьми, или не моряк?! Ветер не стихал, и граф решил выбраться из сумрачного корабельного нутра на палубу…

…где было светлее, несмотря на позднее время и бушующий шторм. Стоя на шканцах, можно было осмотреться, вцепившись в дополнительные леера из протянутых повсюду канатов: без такой страховки верная погибель неминуема.

Скоро граф оценил и дикую силу ветра, и высоту волн, и мастерство Крузенштерна, который при помощи руля, почти без парусов, вёл корабль так, чтобы не позволять волнам заливать палубу. Этот приём Фёдор Иванович изучал в Морском кадетском корпусе: главное — встретить носом гребень волны с наименьшей скоростью. «Надежду» под углом к волне возносило на водяную гору высотой с четырёхэтажный дом; близ вершины капитан командовал двум здоровякам-рулевым развернуть судно почти перпендикулярно гребню, замедлив движение, и лишь только преграда в туче брызг оказывалась преодолённой, — дюжие молодцы крутили штурвал в обратную сторону, перекладывая руль, чтобы в ложбину меж волнами корабль спускался снова под углом к волне, не зарываясь в неё носовым свесом.

Иногда, впрочем, Крузенштерн использовал другую тактику. Взбираясь на гребень, он не приводился — то есть не ставил корабль перпендикулярно, а напротив, уваливался так, чтобы встать параллельно гребню. Волна сама переносила «Надежду» через гребень, — и рулевые что есть мочи налегали на штурвал, возвращая корабль к соскальзыванию со склона волны под углом. Однако в этом случае перед самым гребнем, когда нос резко уваливал в сторону, волна неизбежно захлёстывала палубу…

…и при очередном таком манёвре на глазах Фёдора Ивановича потоком воды смыло матроса, который крепил разболтавшийся груз на палубе под командой офицера, — за тучей брызг было не разглядеть, кого именно. Офицер намертво стискивал руками леер, а матрос на мгновение отпустил страховку и немедленно за это поплатился.

Толстой чуть было не прыгнул следом. Всегдашнее хладнокровие остановило его, и граф выхватил из-за пазухи кинжал. Он вооружился сразу по возвращении в каюту: среди сторонников Крузенштерна и противников Резанова с пустыми руками было неуютно. Но не таскать же при себе абордажную саблю, в самом деле! Зато кинжал, о котором никому не ведомо, мог в случае чего сослужить добрую службу.

Вот они пригодился: Фёдор Иванович перерубил канатный леер и, наспех обматывая свободный конец вокруг пояса, крикнул офицеру:

— Помогай!

— Jeder für sich und Gott für uns alle! — услышал он в ответ сквозь вой ветра и рёв океана. — Каждый за себя, и бог за всех нас!

Немец не собирался рисковать жизнью. Толстой выплюнул солёную воду, попавшую в рот, и рванулся к борту, за который волна унесла матроса.

Тот успел уцепиться за обрывок такелажа и держался из последних сил над бушующей бездной. Фёдор Иванович увидел его белое лицо, налитые кровью глаза и рот, раздёрнутый в беззвучном крике. Матрос обезумел от смертельного ужаса. Он был мало похож на того весельчака и балагура Пашку, который ещё поутру сыпал прибаутками направо и налево, изображая Нептуна. Сейчас бедняга уже попрощался с жизнью, чтобы отправиться прямиком на встречу с морским царём…