Правда, порою возникали просветы, когда Олег Евгеньевич вдруг словно выходил из прострации и как будто бы даже несколько раз порывался о чём-то сообщить дочери, но потом, терзаемый непонятными внутренними сомнениями снова, как улитка, замыкался в себе.

Однажды, уловив такой момент просветления, Надя напрямую спросила отца:

– Папулька, что с тобой происходит?

– Эх, доченька… – тяжело вздохнул тот. – Мне просто стало холодно и неуютно жить на свете. Ты же медик и отлично знаешь, что каждая болезнь порождает какой-нибудь синдром. Так вот, у меня свой.

– Какой еще синдром? – не на шутку встревожилась Надежда.

– Боюсь, ты не поймешь, доченька. Это не совсем медицинский синдром. Он, как бы правильнее выразиться, из другой оперы. Мне кажется, будто с меня содрали кожу, и весь я – как обнажённый нерв. Все болит. И ничего не болит. В шутку я назвал свое состояние «синдромом облученных». Больным типа меня временами ни до чего нет дела, кроме как до собственных планов, мыслей, интересов…

– Ты про лучевую болезнь? – сухо, по-медицински спросила дочь.

– Ну вот, ты и правда не понимаешь. Впрочем, я так и знал. Ладно, оставим тему. Может, позже…

Надежда не раз поднимала ее позже, но вновь и вновь натыкалась на глухую стену. Она не могла знать, что Олег Евгеньевич пока все еще не был готов поделиться с дочерью своими видами на ее будущее. Хотя, надо признаться, мимолетный, казалось бы, разговор с гринписовцем неожиданно вновь всколыхнул в нем мысли на сей счет.

Состояние отца и странная атмосфера в доме буквально выводили Надежду из себя. Порой ей хотелось плюнуть на всё и уехать назад, в Европу. А то наоборот – созвать консилиум из светил-медиков, чтобы определиться, что за синдром поселился в ее отце. Болезнь! Явно болезнь! Но какая? Содрали кожу… обнаженные нервы… Может, папа просто выжил из ума? Хм, не похоже.

Так или иначе, в ее душе невольно поселилась огромная внутренняя тревога. Надя вдруг начала почти физически ощущать, будто в роскошном особняке витает какой-то злой дух.

Временами она вспоминала об Игоре Свиридове. Хотя нет, не так. О своем любимом мужчине она не забывала ни на день, несмотря на то, что уже давно не виделась с ним. Просто сейчас Надежда вспомнила странные слова любовника об отце. О том, что ей самой надо разобраться, поговорить наконец с «папулькой» по душам и откровенно задать ему несколько серьезных вопросов. Может, и правда затеять такой разговор? Тогда, возможно, она больше поймет о жизни отца и заодно развеет сомнения, которые зародил у нее Игорь в последнюю встречу в Альпах.

– Доченька, а когда тебе надо возвращаться в Швейцарию? – как-то за ужином, находясь в просветлённом состоянии, неожиданно спросил отец.

– Когда захочу, тогда и вернусь. Но почему ты спрашиваешь, папулька? Я тебе уже надоела и ты меня поторапливаешь на выход? – ответила вопросом на вопрос Надя.

– Как ты могла такое подумать? Дело совсем в другом. Мне кажется, что наоборот, я тебе надоел, – задумчиво произнес академик. – Понимаешь, у меня к тебе есть очень важный разговор, но я никак не могу решиться…

– На что решиться, папулька?! – испуганно спросила Надя.

– Узнаешь, всё узнаешь, милая моя девочка, – вяло сказал отец и, не добавив больше ни слова, пошел к себе на третий этаж.

На следующее утро произошло ещё одно необычное, если не сказать – чрезвычайное событие. К вящему удивлению Нади, отец вообще не вышёл к завтраку. А когда домработница сообщила, что Олег Евгеньевич отбыл в Москву, она и вовсе изумилась.

– Как уехал? На чём уехал? Кто его повёз? – засыпала женщину вопросами Надежда.

– Сам сел за руль своей старой «Волги» и укатил.

– Ты хоть знаешь, куда он поехал?

– Не-а, – сморкаясь в платочек, ответила домработница.

Академик вернулся так же неожиданно, как и уехал, а дочке сказал просто – был на кладбище, где покоится ее мама.

– Видишь ли, доченька… Ещё никто не доказал, что душа не материальна. Правда, ощущаем мы её только тогда, когда по-настоящему любим или когда мучаемся угрызениями совести, – туманно объяснил отец. Затем добавил еще более туманно: – Я нуждался в совете твоей мамы. И хотел пообщаться с ее душой.

– И это я слышу от ярого атеиста академика Адова?! С ума сойти можно. Ты, папулечка, считаешь, что душа материальна? Так надо понимать твои слова? – спросила Надя, не предполагая, что затем последует.

– Понимаешь, Наденька, жизнь в глобальном, космическом ее понимании есть непрерывный переход одного вида энергии в другую. И то, что религия называет человеческой душой, это сгусток особой, непознанной и неощущаемой нами энергии. Если представить себе, что человек – самовоспроизводящийся биоробот, а мозг его – потрясающей мощности компьютер, то душа, стало быть, есть своеобразная операционная программа, без которой биоробот просто не может функционировать. Зато душа, являясь сгустком энергии, может существовать автономно, пока не загрузится в новый биокомпьютер.

– Папулька, в какие же дебри тебя занесло! – в изумлении воскликнула Надя. – Может, еще скажешь, кто всем этим управляет?

– А вот это, доченька, самый сложный вопрос. В последнее время я над ним очень много размышлял.

Олег Евгеньевич крякнул и пристально посмотрел на дочь, видимо, сомневаясь, действительно ли ей интересны его мысли.

– Ну и к какому выводу пришёл? – Надя вдруг не к месту зевнула.

– Приходится признать, что существует некий высший космический разум, который религия называет Богом. Гегель нарек его Абсолютом, демиургом, а я, академик Адов, определяю как высший космический закон – закон бесконечного познания, по которому живут люди, способные оперировать этим разумом. Такие люди, как я, например. Возможно, такой станешь и ты…

Дочь непроизвольно зевнула вновь.

«Прекратить, что ли, всю болтовню к чертовой матери»? – с сожалением и раздражением одновременно подумал старик. Но что-то неуловимое заставило его продолжать.

– Если мироздание бесконечно, то неизбежно должен быть бесконечен и процесс его познания. Высший космический разум точно так же подчинен этому закону, как и мы, простые смертные, ибо в самопознании его сущность…

– Папулька, умоляю тебя давай вернемся обратно на грешную землю! – встревожилась Надя. – Боюсь, твои философствования до добра не доведут. Я же вижу, как ты возбудился! Сейчас давление подскочит. Ты сам не замечаешь, что постоянно массируешь грудь?

– Доченька, я просто пытаюсь ответить на твой вопрос. Вижу, ты хочешь спросить, стал ли я верить в бога, – закрыв на мгновение глаза, произнес Змий. – Кстати, многие великие учёные, такие, например, как выдающийся астрофизик Брановер, убедившись в непознаваемости мира, обращались в конце концов к религии. И знаешь почему? Да потому, что так проще жить – есть догма, и ты слепо следуешь ей. Слабость религии в том, что она требует от человека слепой веры, ибо если вера не слепа, то это уже не вера. А слабость науки в том, что она непременно требует доказательств даже тогда, когда речь идёт о фундаментальных теоретических открытиях, как, к примеру, теория относительности Эйнштейна… Но самое парадоксальное в том, что наука, познавая и открывая тайны мироздания, вольно или невольно не снимает вопросов, а наоборот – плодит их, расширяет горизонты непознанного. Вот взять хотя бы твои исследования в области онкологии…