— Так-так, — сказал Барский, недобро поглядывая на Недошивина. — Следовательно, вы, Платон Платонович, уж позвольте вас по имени и отчеству именовать, изволили окончательно скурвиться?

— Ты о загранице? — Недошивин устало махнул рукой. — Я тут ни при чем. Я офицер, это приказ.

— Ах, ты офицер? — издевательски протянул Барский. — Поклонник стихов Симонова? Слуга царю? Нет, ты не офицер, старичок! Ты, брат, гэбэшник! А это, как говорят в Одессе, две большие разницы.

У Недошивина от скуки стянуло скулы.

— Мне надоело тебе в сотый раз повторять, что в КГБ так же служат Родине, как в любом другом месте.

— Демагогия! — завопил Барский. — Ты еще скажи, что Владлен тоже служит Родине! Вместе со своей Изольдой!

— Но-но! — вскочил Оборотов. — Ты, Лев, не петушись. Хочешь, шепну тестю, тебя тоже за границу выпустят?

— Да не пустят меня, — грустно вздохнул Барский. — Твой же тесть первым не пустит. Я по делу Синявского проходил, хотя он был всего лишь руководителем моей диссертации. Я даже не читал, что он на Западе напечатал. И пусть я презираю свое отечество с головы до пят, как завещал Пушкин, но я не такой подлец, чтобы с КГБ дела иметь.

— Невелика честь! — засмеялся Недошивин. — Таких, как ты, мятущихся интеллигентов у нас вагон и малая тележка. Сами приходят и в очередь становятся. Потому что вы — люди без веры, без долга, без почвы! Вечно болтаетесь, как дерьмо в проруби, пока льдом не прихватит. А лед — это мы! И если бы не мы, вся Россия от вас провоняла бы.

— Что ты сказал, повтори! — вскинулся Барский, сжимая кулаки. — Провоняла? От русской интеллигенции провоняла? От Солженицына, от Синявского? Да, я потомственный русский интеллигент! Моя мать в Рыбинске простой учительницей работает, а я в Москву пробился умом и талантом! И насчет почвы ты помолчи! Мой прадед землю пахал. Фамилия Барский, знаешь, откуда? От барских крестьян. Но прадедов сын окончил университет, стал профессором и мог бы быть светилом мировой науки, если бы его твои товарищи на Колыме не сгноили. А твой дедушка кто был? Сенатор, из дворян. Прогрессист! Из тех либеральных оборотней, которые царям в ножки кланялись, исподтишка красную революцию поддерживая.

— Заткнись! — Недошивин тоже сжал кулаки. — Что ты понимаешь в трагедии русского дворянства? В трагедии советского служивого класса? Это не для твоего гнилого себялюбия! Вот ты говоришь: мама в Рыбинске… Когда ты был у нее последний раз?

— Не твое дело!

— Нам есть дело до всего, что происходит в стране. И до ее нравственного климата в том числе.

— Ну хватит, старички, — снова вмешался Оборотов. — У нас с вами очень серьезные проблемы. Капитан Соколов в Москву заявился.

Барский удивленно взглянул на Оборотова. Недошивин молча смотрел в пол. Со стороны могло показаться, что ему что-то известно. На самом деле это была его обычная манера не удивляться ничему — или не выдавать своего удивления. Разгорячить Недошивина было трудно, это удавалось одному Барскому.

— Какой еще капитан? — спросил Барский.

— Капитан милиции из Малютова. Приехал, чтобы разворошить дело с убийством горничной.

Барский занервничал.

— Постой, но дело-то закрыто.

Оборотов посмотрел на Барского нежно, как матери смотрят на любимых, но хулиганистых детей.

— Мне звонил Палисадов. Этот капитанишка совсем сбрендил. Палисадов опасается, что он доберется до нас и размотает ту историю на полную катушку.

Барский заметно побледнел.

— Что ты несешь! Я даже не помню, что там было. Уверен, что нам в коньяк подсыпали какую-то гадость. Как думаешь, Платон?

— Ты забыл, что меня с вами не было.

— Черт! — с досадой вскричал Барский. — Вечно, когда нужно, тебя рядом нет! Пострадать из-за какой-то бабы! Ну, покуражились! Но не съели же мы ее той ночью! Целехонькая наутро была, я точно помню.

— Такое дело… — вдруг замялся Оборотов. — Я тебе не говорил… Через год горничная родила.

— Ни хрена себе! — воскликнул Барский. — Это что же получается? Мы с тобой молочные отцы?

— Ты о чем? — встревожился Оборотов.

— Помнишь, как в общаге называют парней, переспавших с одной девчонкой? Молочные братья. Следовательно, мы с тобой молочные отцы.

В дверях неслышно нарисовалась Изольда.

— Владлен Леопольдович, к вам какой-то ветеран войны тут один рвется. Не уйду, говорит, пока не примет.

— Как зовут твоего ветерана?

— Максим Максимыч Соколов.

Оборотов затрясся от злости.

— Какая наглость! Гони этого ветерана, чтобы духу его тут не было! — закричал он. — Гони в шею!

— Но вы же ж сами распорядились, — испугалась Изольда, — чтоб ветеранов без очереди пускать.

— В шею! — визжал Оборотов.

— Молчать! — властно приказал Недошивин. — Я сам с ним поговорю.

— Ах, Максим Максимыч! — укоризненно говорил он смущенному Соколову, ибо тот не ожидал встретить Недошивина в райкоме.

— Прости меня, майор, — отвечал Соколов. — Веришь ли, сам себя перестал понимать. Спасибо, конечно, за мальчика. Но ты пойми… Вот помогу я ему, воспитаю. Но дальше-то что? Ведь спросит меня мало́й однажды: кто его мамку убил? А я? Мол, Гена Воробьев?

— К тому времени Воробья уже выпустят, — тихо сказал Недошивин. — Мне это на сто процентов обещали…

— Воробья выпустят. А парень будет думать, что тот — убийца его матери. А если отомстить решит?

— Что я могу сделать?

— Помоги мне, майор! Вижу я, не сука ты, человек! Помоги настоящего убийцу найти!

— Я сдал вам Гнеушева!

— Гнеушев не убивал.

Недошивин нахмурился.

— И вы ему поверили? Впрочем, я предвидел, что он обведет вас вокруг пальца.

— Я себе верю, Платон. И еще тебе немного. И если ты не знаешь, что Гнеушев Лизу не убивал, значит, тебя самого водят вокруг пальца.

Недошивин молчал.

— Я это дело кожей чувствую, — продолжал Соколов. — Что-то тут нечисто. С какого рожна стал бы твой генерал отдавать приказ устранять какую-то горничную? Даже если бы знал, что она от зятя его забеременела. Зачем? Несолидно. И потом, почему они спрятали ребенка от Лизы? Мало ли еще чей он? Может, того же Воробья? Нет, тут какой-то другой расчет.

Кто-то из ваших людей передал с Гнеушевым письмо для Лизы. Что в нем было, Гнеушев не знает, и тут я ему верю. Скорее всего, ей сообщили, что мальчик жив и ждет не дождется своей мамы. Подружка Лизы Катя сказала, что Лиза плясала от счастья, когда получила это письмо. Она ему поверила, значит, автор письма был ей знаком. Тем утром она спешила на скорый курортный поезд, чтобы поскорей добраться до Города. В парке ее кто-то встретил. Но не Гнеушев, Гнеушев той ночью находился в гостинице вместе с Палисадовым. Когда Палисадову доложили об убийстве, Гнеушев понял, что его подставили. Тогда вместо того, чтобы тихо смыться, он устроил спектакль с опозданием на поезд.