— Ты чего, Серединкин? — серьезно спросила Ася, глядя на него сумасшедшими глазами. — Ты в меня влюбился, да?

— Вот еще! — фыркнул Джон.

— Между прочим, — важно заметила Ася, — в меня все мальчики в классе влюблены. Не говоря уже об учителях. Потому что я очень сексуальная. Так что ты, Джон, будь со мной осторожней. Знаешь, как меня называет учитель физкультуры, когда мы остаемся с ним в тренерской?

— Как? — с ужасом спросил Половинкин.

— Он говорит, что я не девочка, а ходячие пятнадцать лет строгого режима.

— Меня зовут не Серединкин, — сухо ответил Джон. — Меня зовут Половинкин. Запомни это, пожалуйста. А ты тянешь не на пятнадцать лет тюрьмы, а на то, чтоб отшлепать тебя по заднице!

— Ну точно, влюбился! — вздохнула Ася.

Ночь и два дня, проведенные среди защитников Дома Советов, показались Джону сном. Не кошмарным, а скорее — тревожно-радостным. Картинки событий штамповались в голове, как цветные фотографии. Вот поросшие щетиной парни в камуфляжной форме, обычных майках, потных рубашках, серых ветровках. Вот строгие танкисты в шлемофонах. Школьники с горящими глазами. Тихие пожилые люди, а рядом — свихнувшиеся старики и старухи. Байкеры в кожаных куртках с проститутками на мотоциклах. Парочка гомосексуалистов, трогательно опекавших друг друга и не разлучавшихся ни на миг. Поигрывающий шарообразными мускулами качок в полосатой безрукавке. Грязные, оборванные пацанята, которых кормили супом из армейских котелков.

Запомнились и люди из самого Дома. Большой Ельцин, говоривший с танка и рубивший воздух кулаком. Смешной маленький Ростропович с автоматом, в бронежилете, похожий на спеленутого младенца. Палисадов… Как черт из табакерки, он все время выскакивал там, где его не ждали и где он был меньше всего нужен. Последнее, что запомнил Джон и что омрачило эти дни, была Ася, повисшая на плечах Палисадова и визжавшая от восторга: Палисадов объявил о победе Ельцина и об аресте заговорщиков в аэропорту.

Джон очнулся в машине. За рулем сидел Корчмарев, рядом с ним звонко щебетала Ася.

— Проснулся, герой? — весело спросил Семен Петрович. — Не забыл меня? В интересном ты был сейчас состоянии. Ходишь, разговариваешь, не пьяный вроде, а замечаю, что ничего перед собой не видишь и не помнишь ничего.

— Куда мы едем? — вяло поинтересовался Половинкин.

— К Барскому, куда же еще? Тебя там Чикомасов ждет не дождется. Без американца, говорит, в Малютов не поеду. А девчушка эта с нами увязалась. Боится за тебя. Должна, говорит, сдать тебя в надежные руки.

Барский с Чикомасовым встречали его, словно с фронта вернулся их общий сын. После недолгой, но обильной выпивки, в которой один Чикомасов не принимал участия, полубесчувственного Половинкина уложили на заднее сиденье «Нивы». К нему подошла Ася и прошептала в ухо:

— До свиданья, американец… Можно, я тебя ждать буду?

В груди Джона вскипела горячая волна. Ему казалось, что он умирает. Он хотел крикнуть ей, что… сам не зная что. Но только всхлипнул.

Когда машина выезжала со двора, Половинкин усилием воли заставил себя подняться и посмотреть в заднее стекло. Ася Чагина стояла возле подъезда и весело трепалась с Барским. Глаза у профессора маслянисто блестели.

— Дрянь! — прошептал Джон.

Изольдочка Спицына, двадцатидвухлетняя помощница секретаря райкома комсомола Владлена Леопольдовича Оборотова, тихо, как мышка, поскреблась о покрытую звукопоглощающим дерматином дверь начальственного кабинета и, не дождавшись ответа, неслышно вошла. Эта ее несносная привычка раздражала Оборотова ужасно, поскольку Изольда нередко заставала его за делами, не имевшими к работе ни малейшего касательства. Но у него были веские основания не выгонять бестолковую секретаршу, и только иногда, чтоб разрядить нервы, он сердито орал на нее так, что стекла в кабинете звенели.

— Владлен Леопольдович, к вам друзья! — прокурлыкала Изольда, высоко и удивленно подняв тонко выщипанные брови, словно эти «друзья» не приходили к Оборотову по нескольку раз на неделе.

— Пусть войдут! — слишком высоким для столь корпулентного мужчины голосом приказал Оборотов и посмотрел на секретаршу так, что Изольда тотчас запунцовела лицом и зачем-то оправила юбку.

Гостей было двое: Лев Сергеевич Барский, подающий надежды молодой преподаватель филфака, и Платон Платонович Недошивин, место службы которого даже лучшие друзья старались не поминать всуе.

Дожидаясь приглашения к Оборотову, Барский взял секретаршу за руку повыше локтя и заговорщическим тоном спросил:

— Пристает Оборотов?

— Да что вы, Лев Сергеевич! — округлила обведенные тушью глаза Изольда. — Владлен Леопольдович же ж женатый! У него же ж двое детей!

— Сегодня в шесть, — сексуальным, как ему казалось, голосом продолжал Барский, — в ЦДЛе будут выступать поэты. Придут Роберт Рождественский, Беллочка Ахмадулина, Андрюша Вознесенский… Обещал прийти сам Женя.

— Евтушенко?! — взвизгнула Изольда и закрыла ладошкой рот.

— Между прочим, могу провести.

Воровато оглянувшись, Изольда еле заметно кивнула. Барский самодовольно ухмыльнулся.

Оборотов был в мрачном расположении духа, но увидев приятелей, оживился.

— Салют, мушкетеры! Лёвка, хлопнем по рюмашке! Водка — что-то особенное! Из спецпайка моего тестя.

— Да погоди ты со своей водкой, — поморщился Барский. — Зачем вызвал? Я с заседания кафедры сбежал.

— Плюнь и разотри! — сказал Оборотов и достал из-под стола бутылку водки с необычной этикеткой. — За мной и моим тестем ты, старик, как за каменной стеной. Ой, какая водочка! Анастас Григорьевич на днях ею гостей разыграл. Вылил водку из бутылки в графин, в бутылку налил воды из-под крана и поставил на стол. Вот вам, говорит, новая специальная водка для дипломатического корпуса. «Посольская» называется. Ни вкуса, ни запаха, ни похмелья. Чтобы, значит, с врагами пить, но не пьянеть. Ну, гости пьют, морщатся, но нахваливают. Целый час он их промучил. Потом — опаньки! — спрашивает: «Ну как вам водочка из-под крана?»

— Очень смешно! — фыркнул Барский. — Я бы на их месте этой «водочкой» ему в рожу плеснул.

— Щас, плеснули! Аплодировали, как в цирке! Платон, кстати, тоже улыбался.

— Платон? — несколько удивился Барский. — С каких это пор тесть Владлена тебя в гости приглашает?

— Приглашает, — ответил за Недошивина Оборотов, и в голосе его прозвучала обида. — И заметь, меня он зовет лишь потому, что я, к его сожалению, оказался мужем его драгоценной дочери. А Платона приглашает от души, по велению сердца, так сказать. Из всех своих подчиненных одного Недошивина мой тесть возлюбил и вознес. Знаешь, куда собирается наш молчаливый, вечно трезвый Атос? В Европу! О стране его назначения, само собой, ни полслова, ибо тайна сия велика есть. И это только для разминки, для привыкания к буржуазному быту. После Европы Платон полетит в Америку. Это тесть мне сам рассказал. Нарочно, гад, при Полине рассказал, чтобы меня в глазах жены опустить.