Спустя какое-то время королева Мария снова отправила Роберта на самом быстром из своих судов в Кале – чтобы тот доставил принцу Филиппу его любимые мясные пироги, свежие и горячие, прямо их дворцовой кухни. Роберт поклялся, что сбережет их ценой своей жизни, в красках расписывая, как станет доблестно защищать их от рук ненасытных матросов и голодающих жителей Кале, которых аппетитный аромат наверняка привлечет на пристань. Он дал обезумевшей от любви королеве слово, что во всем мире нет для него большей радости, чем преклонить колени перед принцем Филиппом и преподнести ему эти пироги и любовное послание от его преданной супруги. А если он удостоится чести присутствовать при том, как испанский принц будет наслаждаться посланным ему угощением, то непременно предстанет потом перед «королевой моего сердца» и поведает ей, с какой радостью ее супруг принял «сей дар любви» из рук ее верного посланца. До чего же жестокие и лживые слова слетали с его губ! Мне по сей день больно думать о том, каким беспощадным стал мой супруг. Разумеется, в тот раз никаких пирогов Филиппу он не передал – съел их все сам; к такому выводу я пришла, потому как позднее он назвал их «достойными принца», а как иначе он мог об этом узнать?

Роберт все время играл роль «посланца самой любви» и «крылатого Купидона» – такими поэтичными прозвищами именовал себя мой супруг, сообщая принцу Филиппу лишь самые необходимые сведения, приберегая сладкие речи для королевы Марии, чтобы убедить ее в том, что, как и все испанцы, в письмах супруг ее краток и немногословен, но на самом деле шлет ей слова «бесконечно – простите великодушно! – нежные». Выслушав очередной его отчет, королева едва не теряла сознание, падая на бархатные подушки своего кресла, и сердце ее начинало биться быстрее, когда Роберт напоминал ей о том, что Филипп держит ее миниатюрный портрет у изголовья своего ложа, и ее лицо – первое, что он видит, просыпаясь утром.

Прознав, что принц Филипп обожает венецианское кракле, Роберт не придумал ничего лучше, как преподнести испанцу наш сервиз – мой любимый свадебный подарок, который так и не удалось выставить на стол за торжественным ужином, на котором я была бы полноправной хозяйкой, леди Дадли. Вместо этого мне было поручено «проследить», как выразился Роберт, за тем, чтобы слуги бережно упаковали сервиз в деревянные ящики, наполненные соломой, и погрузили их в повозки, двигаться которым надлежало не быстрее, нежели неспешным шагом – и так всю дорогу до Лондона, где их должны были осторожно, словно каждый из ящиков был колыбелью наследного принца, погрузить на корабль, который доставит подарок во дворец Филиппа в Испании.

Так Роберт снискал милость правителей обеих держав, и звезда его снова воссияла в вышине. Королевские казначеи вернули Дадли все имущество, включая замок Хемсби. Но туда мы больше так и не съездили, хотя в то время я еще продолжала надеяться на это, а на самом деле мой муж никогда не собирался возвращаться снова в то место, где мы прожили счастливейшие моменты своей супружеской жизни. Позднее я узнала, что он продал замок, а деньги отправил принцессе Елизавете, чтобы та «никогда не забывала, кто на самом деле ей верен». Услышав эти слова, я чуть не рассмеялась ему в лицо – ведь Роберт был верен одному себе, хотя иногда мне казалось, что он и свою шкуру готов продать за тридцать серебряников. Уже тогда я понимала, что однажды он вознамерится взлететь так высоко, так приблизиться к солнцу, что его мечты о величии обратятся в пепел и он вмиг потеряет все, что имеет.

В смутные времена правления Марии, отмеченного бесчисленными сожжениями английских еретиков на кострах, в которых погибли сотни невинных людей, Елизавета представлялась английскому народу настоящим благословением, лучом света в темном царстве, надеждой в сердце бушующей бури.

И Роберт хищным ястребом бросился на свою новую жертву, стремясь вонзить когти в представившуюся ему возможность – втайне от королевы Марии, которая вполне могла за такое вновь запереть его в Тауэре, он стал преданнейшим слугой принцессы, слал ей дары и деньги, готовя себе место рядом с новой правительницей.

Он велел мне продать всю шерсть, пускай даже себе в убыток, и я не могла ослушаться его, ошибочно полагая, что деньги нужны ему самому. Но он все до пенни – целых две сотни фунтов! – отправил ей! Я как раз была с ним, когда он отсылал к ней гонца – то был один из тех редких случаев, когда он остался у меня, – и видела, как он написал ей такие слова: «Я с радостью отдам жизнь, если ты того пожелаешь, или же если это потребуется для того, чтобы ты вышла на волю». Роберт назвал эти заверения проявлением галантности, обычной куртуазной любезностью, оказываемой при дворе мужчинами знатным дамам. А еще он пожурил меня, дескать, «такой простушке, как ты, этого не понять», и пояснил, что таковы законы этого мира и что мужчины, стремящиеся чего-нибудь добиться, должны уметь общаться с нужными людьми и говорить им красивые слова, чтобы те уверовали в искренность и преданность своего собеседника. Я даже не стала пытаться спорить с ним, наши с ним препирательства всегда сильно меня утомляли и обескураживали, он будто вскрывал мне голову и заливал в нее густой клей. У него всегда на все находился ответ, объяснение, которое в любом случае выставляло меня виноватой и недостойной его внимания.

Я заметила, что он не подписался, а это означало лишь то, что Елизавета отлично знала его почерк – едва ли Роберт допустил бы, чтобы его драгоценный дар приписали кому-то другому.

Когда я возмутилась, он оттолкнул меня, высвободившись из моих рук.

– Не будь такой простушкой, Эми, – осадил он меня. – Даже ты должна понимать: для того чтобы самому возвыситься, нужно хвататься за восходящую звезду. Елизавета – звезда! Самая яркая звезда в Англии! Эта рыжеволосая дочь рода Тюдоров принесет в Англию столько света, что затмит костры католички Марии!

Из-за брака с принцем Филиппом и гонений на протестантов звезда Марии зашла очень быстро, а Елизавета сейчас действительно возносилась в эмпиреи так стремительно, что лишенные властью нынешней королевы жизни шептали имя принцессы в предсмертной агонии, словно молитву, будто она одна способна была спасти Англию. Какие надежды они возлагали на эту девушку с пламенными волосами! Я никогда этого не понимала! Что она сделала такого, что в нее все так поверили, как вселила в сердца людей такие надежды? Когда я задала мужу эти вопросы, он презрительно фыркнул и сказал, что слишком долго придется мне все объяснять и я все равно ничего не пойму, так что и начинать не стоит. Возможно, я и вправду чего-то не понимала. Я не могла объяснить всей магии и привлекательности Елизаветы, но я признавала, что она обладает особой властью над людьми, возможно, в этом и заключалось ее подлинное величие. Такой силой владели лишь истинные короли и королевы.

Во время редких визитов Роберта в Стэнфилд-холл я на коленях молила его держаться подальше от двора, забыть о большой политике и остаться со мной. Я до смерти боялась, что он сложит голову в Кале, как и его брат Генри, или же станет жертвой очередной иллюзии несчастной, обезумевшей от любви королевы и закончит свою жизнь на плахе или на костре. Ведь несмотря на то, что он носил изящные и причудливые наряды по последней испанской моде и строил из себя ревностного католика, преклоняя колени в капеллах и не расставаясь с инкрустированным самоцветами распятием и четками, демонстративно выставляемыми напоказ, Роберт оставался в душе истинным протестантом. Каждый день я жила в страхе, боясь того, что его обман и тайная помощь Елизавете раскроются.