chitay-knigi.com » Историческая проза » Двор на Поварской - Екатерина Рождественская

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 46 47 48 49 50 51 52 53 54 ... 61
Перейти на страницу:

– Мне немного непонятно, как вы пишете, молодой человек, – он даже не назвал его по имени, все еще чему-то удивляясь. – Вы, такой застенчивый и тихий, такой скромный и отстраненный, но внутри у вас что-то намного более сильное, чем вы сами. У вас собственное что-то есть, – потом снова замолчал, а Роберт, весь красный, не знал, куда деться от стыда и гордости. – Пожалуй, вы будете поглубже многих нынешних поэтов. У вас большое будущее. Извините, ребята, но это так и есть.

Робка, окрыленный, записал, заработал, зарадовался. Вскоре поэму опубликовали, «Моя любовь» называлась. Отнес в «Юность», через скверик, где ее и напечатали. Потом читал в институте, прямо из журнала, и очень долго смеялся, когда одна студентка выступила с критикой, заявив, что поэма ей не очень понравилась, потому что она не похожа на… «Одиссею» Гомера.

Роберт пообещал все замечания учесть.

Параллельно с «Юностью» родился и еще один альманах – «День поэзии». Штаб-квартирой на какое-то время стал и наш подвальчик, куда в родительскую комнату-купе набивались все известные тогда писатели: Луговской, Антокольский, Кирсанов, Смеляков, Симонов, Ошанин, кто-то еще. Роберта, молодого, 24-летнего, тоже пригласили в редколлегию. После большого Дня поэзии, проведенного по всей Москве в сентябре 1955-го, стало очевидно, что назрела необходимость выпуска большой ежегодной сборной книги стихов. Поэты – более ста человек, отправились по книжным магазинам, встали за прилавки и несколько часов, сменяя друг друга, читали стихи и общались с людьми. Роберт, Ветошенко, Симонов, Луконин пошли в книжный на Моховую, стали читать там, но народу набилось столько, что решили выйти на улицу и идти на площадь Маяковского, где их ждало тысяч пятьдесят человек, целое море людей. Кто-то из фотографов подставил стремянку, Роберта подтолкнули вперед, и он, стесняясь, полез вверх, словно его просто попросили поменять лампочку на более яркую. А только залез на эти несколько шатких и скрипучих ступенек, как люди замерли, замолчали, застыли, сосредоточив внимание на том, что скажет поэт. И он начал, чуть грассируя, но совсем не заикаясь:

                     Время
                     в символах разобраться!
                     Люди – винтики.
                     Люди – винтики…
                     Сам я винтиком был.
                     Старался!
                     Был безропотным.
                     Еле видимым.
                     Мне всю жизнь
                     за это расплачиваться!
                     Мне себя, как пружину,
                     раскручивать!
               Верить веку.
               И с вами
               раскланиваться,
               люди-винтики,
               люди-шурупчики.
               Предначертаны
               ваши шляхи,
                   назначение каждому
Двор на Поварской

Собрание редколлегии Дня поэзии, 1956 г.

                   выдано.
                   И не шляпы на вас,
                   а шляпки.
                   Шляпки винтиков,
                   шляпки
                   винтиков!
                   Вы изнашивайтесь,
                   вы ржавейте,
                   исполняйте
                   всё, что вам задано.
                   И в свою исключительность
                   верьте!
                   Впрочем,
                   это не обязательно.
                   Всё равно обломают отчаянных!
                   Всё равно вы должны остаться
                   там, где ввинтят, —
                   в примусе,
                   в часиках,
                   в кране,
                   в крышке унитаза.
                   Установлено так.
                   Положено.
                   И —
                   не будем на эту тему…
                   Славься,
                   винтичная психология!
                   Царствуй, лозунг:
                   «Не наше дело!»
                   Пусть звучит он
                   как откровение!
                   Пусть дороги
                   зовут напрасно!..
                   Я
                   не верю, —
                   хоть жгите, —
                   не верю
                   в бессловесный
                   винтичный разум!
                   Я смирению
                   не завидую,
                   но, эпоху
                   понять пытаясь, —
                   я не верю,
                   что это винтики
                   с грозным космосом
                   побратались.
                   Что они
                   седеют над формулами
                   и детей пеленают бережно.
                   Перед чуткими
                   микрофонами
                   говорят с планетою бешеной.
                   И машины ведут удивительные.
                   И влюбляются безутешно…
                   Я не верю,
                   что это винтики
                   на плечах
                   нашу землю держат!..
                   Посредине двадцатого века
               облетают
               ржавые символы…
               Будьте счастливы,
               Человеки!
               Люди умные.
               Люди сильные.

Людское море всколыхнулось от счастья, и стихи долго еще не замолкали. Луконинское «Хорошо перед боем», Симоновское «Жди меня, и я вернусь», Ветошенковское «Я разный, я натруженный и праздный, я целе- и нецелесообразный…» и снова, по новому кругу, и по новому, и опять. Лестничка все скрипела и скрипела под весом поэзии, а люди все не расходились, наоборот, откуда-то приходили и приходили.

Так это всех воодушевило, что и задумали перенести эту замечательную идею на бумагу. Курили, пили, обсуждали, как это должно выглядеть. Классики засели в подвале Киреевских, это всем удобно было – и начали споры. Так редколлегию и стали проводить – заседать в квартире у одного из ее членов, в том числе и у Роберта, и вести разговоры. Решили стихи в альманахе публиковать не по старшинству и важности, а демократически, в алфавитном порядке. Родился и удачный вариант формата – большой, как у хорошего фотоальбома или «Огонька», не желающий помещаться на книжную полку, и обложка, яркая, красная, цепляющая взгляд, с подписями всех участников альманаха – подписи, подписи, повсюду. И крупным шрифтом: «День поэзии». В предисловии так написали: «Это не парад и не смотр. Это один из обыкновенных дней нашей поэтической жизни, в котором участвуют поэты разных возрастов, различных манер и направлений. Мы хотели показать наш день без нарочитой торжественности, без приукрашивания – таким, как он есть. Каждый принес то, что у него было, никто не писал специально для этого сборника». Впервые напечатали запрещенных и забытых: Цветаеву, которую молодежь тогда практически не знала, Пастернака, который был почти в опале, Заболоцкого и Есенина. Но хитро прицепили их паровозиком к проходящему через все цензуры локомотиву – Маяковскому. И подборку Цветаевой дали со стихотворения «Владимир Маяковский», а только потом ошеломляющее «Мой милый, что тебе я сделала…». А пастернаковское «Свеча горела на столе, свеча горела…» тоже появилось именно тогда, в первом «Дне поэзии». Стихи молодых и начинающих, еще студентов, Крещенского и Ветошенко, тоже были напечатаны. И критическая статья Аллы Киреевской.

1 ... 46 47 48 49 50 51 52 53 54 ... 61
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 25 символов.
Комментариев еще нет. Будьте первым.
Правообладателям Политика конфиденциальности