Первый кузен. Я их не убивал, дядя.

Доп Гонсало. Не убивал?

Второй кузен. У нас не было иного выхода.

Дон Гонсало. Вы сказали — их убили?

Третий кузен. А что нам было делать? Либо они, либо мы.

Доп Гонсало. Мои псы…

Первый кузен. Мы выбились из сил, дядя Гонсало, пусть само небо покарает нечестивца. Мы больше не можем.

Дон Гонсало. Мои псы…

Второй кузен. Надо его перевязать.

Трое кузенов уходят, с трудом волоча ноги.

Дон Гонсало. Я не успокоюсь, пока не отомщу за собак. Скажите об этом моей супруге, как только она проснется. (Уходит в противоположную сторону.)

Дон Жуан. Слыхал? Да разверзнутся над ним небеса! Как трогательно! Мне жалко собак, которые дохнут во имя этой идеи.

Дон Родериго. Не гневи небо, мой друг.

Дон Жуан. А я и не гневлю его, оно мне даже нравится. Особенно в этот час. Редко видишь его в такое время дня.

Дон Родериго. Подумай о своей невесте.

Дон Жуан. О которой?

Доп Родериго. О той, которая бродит по берегу и кличет тебя. Жуан, ты ведь ее любил, я же знаю.

Дон Жуан. Я тоже знаю. (Бросает кость.) Божественная куропатка. (Вытирает руки.) Я ее любил. Помню. Весной, когда я впервые увидел донну Анну, я упал перед ней на колени на этой самой лестнице. Молча. Как громом пораженный. Так, кажется, принято выражаться? Никогда не забуду: она медленно спускалась по лестнице, платье ее развевалось по ветру, а когда я упал на колени, она остановилась. Мы оба молчали. Я видел ее юный рот и блеск голубых глаз под черной вуалью. Было раннее утро, как сейчас, у меня захватило дух, я не мог вымолвить ни слова. Смех подступал к горлу, но, если б он вырвался наружу, он обернулся бы рыданием… Это была любовь. Так мне кажется. В первый и в последний раз.

Дон Родериго. Почему же в последний?

Дон Жуан. Возврата нет… Если бы сейчас, вот в это мгновение, она снова появилась на лестнице в платье, развевающемся по ветру, и с блеском голубых глаз под черной вуалью, знаешь, что бы я почувствовал? Ничего. В лучшем случае — ничего. Воспоминание. Прах. Не хочу ее видеть. Никогда. (Протягивает ему руку.) Прощай, Родериго!

Дон Родериго. Куда ты?

Дон Жуан. К геометрии.

Дон Родериго. Это же несерьезно.

Дон Жуан. Абсолютно серьезно. После того, что произошло сегодня ночью, у меня нет иного выхода. Не жалей меня! Я стал мужчиной, вот и все. Я здоров, как видишь, с головы до пят. Я счастлив от сознания, что счастье меня миновало. Я уеду сейчас же, наслаждаясь утренней свежестью. Что мне еще нужно? Прискачу к журчащему ручью, окунусь в него, смеясь от холода. На этом и кончится моя свадьба. Я теперь свободен, как никогда, Родериго. Я трезв и бодр и весь охвачен единственным чувством, достойным мужчины, — любовью к геометрии.

Дон Родериго. К геометрии!

Дон Жуан. Тебя, наверное, никогда не охватывало благоговение перед точностью познания! Взять, например, хотя бы окружность — наиболее точное понятие в геометрии. Я поклонник совершенства, мой друг, трезвого расчета, точности. Я страшусь трясины наших настроений. А вот перед окружностью или треугольником мне ни разу не приходилось краснеть или испытывать к ним отвращение. Ты знаешь, что такое треугольник? Он неотвратим, как рок. Существует одна-единственная фигура из трех данных тебе отрезков прямой. И вот перед этими тремя линиями рассыпаются в прах все чувства, что так часто смущают наши сердца. И разом ничего не остается от несбыточных надежд на осуществление бесчисленных мнимых возможностей… Только так, а не иначе — утверждает геометрия. Так, а не как-нибудь еще! И здесь не помогут ни хитрость, ни чувства, ни настроения: существует лишь одна-единственная фигура, соответствующая своему имени. Разве не здорово? Признаюсь тебе, Родериго, я не знаю ничего величественнее этой игры, которой подчиняются луна и солнце! Что может быть прекраснее двух линий, проведенных на песке, двух параллелей? Взгляни на дальний горизонт — он все же не бесконечность. Взгляни на морскую ширь. Да, конечно, она огромна, я согласен. Или Млечный Путь, например, — пространство, от которого дух захватывает! И все же… Все же это не бесконечность, которую могут выразить лишь эти две линии, проведенные на песке, если они правильно осмыслены… Ах, Родериго, я преисполнен любви и благоговения и только потому позволяю себе насмехаться. Там, где воздух не пропитан ладаном, где все ясно и прозрачно, — там начинается откровение. Там не бывает капризов, Родериго, из которых слагается человеческая любовь. Что справедливо сегодня, справедливо и завтра, и, когда я перестану дышать, оно все же останется справедливым — без меня и без вас. Лишь отрезвленному доступна святость, все остальное — чепуха, поверь мне — чепуха, на которой не стоит задерживать нашего внимания. (Снова протягивает руку.) Прощай!

Дон Родериго. А девушка у пруда?

Дон Жуан. Ее утешит другой.

Дон Родериго. Ты в этом уверен?

Дон Жуан. Мужчина и женщина, почему вы верите лишь в то, во что вам нравится верить? Ведь, в сущности говоря, люди спокойно переносят правду, пока над ней не начинают смеяться. Я твой друг, но откуда у тебя такая уверенность, что я не решусь поставить на карту нашу дружбу? Не выношу друзей, которые во мне так уверены… Почем ты знаешь, что я не побывал этой ночью у твоей Инес?

Дон Родериго. Брось эти шутки!

Дон Жуан. Почем ты знаешь, что это — шутки?

Доп Родериго. Я знаю мою Инес.

Дон Жуан. Я тоже.

Дон Родериго. Откуда?

Дон Жуан. Я же тебе сказал: я был у нее.

Дон Родериго. Неправда!

Дон Жуан. Я любознателен, мой друг, от природы любознателен. И я решил проверить, способен ли я на это. Инес — твоя невеста, ты ее любишь, и она тебя любит. Мне захотелось выяснить, способна ли она на это. И поверишь ли ты мне, когда я об этом расскажу.

Дон Родериго. Жуан!

Дон Жуан. Ну как, поверил ты мне или нет?

Пауза.

Не верь!

Доп Родериго. Ты дьявол!

Дон Жуан. Я тебя люблю. (Подходит к дону Родериго и целует его в лоб.) Не верь этому никогда!

Дон Родериго. Окажись это правдой, я убил бы себя на месте — не тебя, не ее, а себя.

Дон Жуан. Мне было бы жаль тебя. (Берет со ступенек свой камзол и надевает его.) Теперь мне понятно, почему я испугался