В тюремном коридоре Вирджинию отделили от цыганки и проститутки, еще одна надзирательница провела ее по железной лестнице на второй этаж тюрьмы, мимо тяжелых металлических дверей камер, и остановилась в конце коридора, у камеры номер 147. Лязгнул металлический засов, тяжело отворилась дверь камеры, и тут же в лицо Вирджинии пахнуло спертой вонью – тяжелой смесью запахов пота, менструаций, гнилых зубов. Она отшатнулась, но надзирательница уже силой втолкнула ее в камеру, где в жидком свете крохотного зарешеченного окна сидели на нарах человек двадцать женщин.

– Американочку примите! – сказала надзирательница заключенным женщинам и, усмехнувшись, захлопнула дверь за ее спиной.

Вирджиния стояла у двери. От тяжелого запаха и спертого воздуха кружилась голова и к горлу подступала тошнота. Двадцать пар женских глаз смотрели на нее выжидающе.

– Ты чего – воровка в законе? – басом спросила наконец одна из этих женщин – высокая, крупная, с бесцветными усами над верхней губой.

– Ясное дело, что в законе, Василий, – сказала худенькая и вертлявая девица, прижимаясь к этой бабе, которую она называла мужским именем «Василий». – Если кличка «Американочка» – значит, в законе.

– Тебя не спрашивают, – грубо сказала ей «Василий» и требовательно взглянула на Вирджинию. – Ну?

– Я… плохо… говорю по-русски… – произнесла по-русски Вирджиния. – Я иностранка. Я из Америки…

– Та-ак… – произнес кто-то. – Чокнутую нам подсунули, суки!

«Василий» тяжело спустилась с нар, подошла к Вирджинии, сказала сурово:

– Вот что! Ты нам тут шизо не устраивай! А то живо матку вырву! Как зовут?

– Мое имя Вирджиния Вильямс. Я американская…

Сильная оплеуха прервала ее и отбросила к двери. Теряя сознание, Вирджиния стала клониться к полу, но «Василий» жесткой рукой ухватила ее за волосы, удержала на весу и поднесла к ее лицу кулак:

– Я тебя счас живо вылечу!…

С лязгом открылась дверь, надзирательница сказала с усмешкой:

– Власова, кончай! Она правда американка. По зубам не видишь, что ли? Так что поаккуратней с ней, а то международный скандал выйдет. И вообще спасибо должна сказать – настоящую американку есть шанс попробовать… – И, грязно подмигнув, закрыла дверь, лязгнула засовом.

«Василий» с любопытством раздвинула губы Вирджинии. Действительно, у этой новенькой зечки были необыкновенно белые и ровные зубы.

– Хм! – сказала «Василий» и, отпустив волосы Вирджинии, помогла ей устоять на ногах, прислонила ее к стене камеры. – Ну-ка, скажи чего-нибудь по-вашему, по-американски.

– I want to lie down, – произнесла почти беззвучно Вирджиния. И перевела себя на русский: – Я… хочу… лежать…

– Класс! – восхитилась «Василий». – Бабы, дайте место! Она со мной ляжет!

– А я где? – возмутилась вертлявая и худенькая.

– Пошла на хрен, под нары! – распорядилась «Василий».

Маршал Опарков оказался невысоким, коренастым шестидесятилетним крепышом с рыже-седым чубом и живыми карими глазами на круглом добродушном лице. Отпустив врачей, он присел на стул у кровати Ставинского и сказал:

– Слушай, Сережа, ты действительно ничего не помнишь?

Ставинский беспомощно пожал плечами. Чистая, свежая, широкая марлевая повязка закрывала нижнюю часть его лица, бинты скрещивались на затылке, правая рука была в гипсе, и только левой рукой он слабо показал себе на забинтованную челюсть – мол, говорить трудно.

– Знаешь, – сказал маршал, – нет худа без добра. Тебе действительно нужно было многое забыть, чтобы жить дальше. Иначе видишь, до чего ты дошел – напился, устроил дебош, свалился с поезда. А Галя очень страдает. Она мне сказала, что в вашей ссоре ты не виноват, виновата она одна. Но в конце концов, она моя единственная дочь, и тебя я люблю, как сына, – я хочу, чтобы вы сошлись, помирились. Поверь, я сделаю для тебя все, если… Я разговаривал с врачами – не с этими. – Он кивнул за дверь, куда вышли госпитальные врачи. – А с врачами из Кремлевской больницы – Чазовым и Шмидтом, у которых лечится все Политбюро. Они сказали, что память можно вернуть. И я все сделаю для этого, все. В конце концов, даже если ты забыл какие-то военные науки – плевать. Знаешь, есть такой анекдот: для того чтобы руководить, нужно знать, как зовут секретаршу и где лежит печать. Я замну эту пьянку, а за «ЭММУ» ты получишь генеральские погоны. Ты помнишь, что такое «ЭММА»?

Ставинский отрицательно покачал головой. Так вот, оказывается, в чем дело! Юрышев был женат на дочке маршала Опаркова! Но нельзя, нельзя, нельзя ему с ней встречаться! Кто-кто, а бывшая жена Юрышева, едва дело дойдет до постели, разоблачит его мгновенно! Но зато как соблазнительно выйти из госпиталя генералом – Опарков прикроет все его промахи и все глупости, которые он наверняка совершит поначалу на месте Юрышева…

– Ну а если не помнишь «ЭММУ» – не важно, – продолжал маршал. – Посмотришь фильм и все вспомнишь, я тебя уверяю. Если хочешь – завтра у тебя в палате будет киноустановка, этот фильм и руководитель проекта Бенжер. Ты помнишь Бенжера?

Ставинский снова отрицательно покачал головой.

– Ничего! Увидишь – вспомнишь! Я тебя очень прошу, Сережа, Гале всего тридцать семь, у вас еще могут быть дети. Разреши ей прийти сюда, навестить тебя, она очень страдает…

Ставинский почти испуганно откинул голову на подушке.

– Хорошо! Не сегодня! – поспешно сказал Опарков. – Через неделю, через две? Или когда ты выйдешь отсюда. Но дай ей надежду, я прошу тебя… Она тебя любит, ей-богу!

Ставинский утвердительно сомкнул ресницы.

– Договорились? – обрадовался Опарков и даже вскочил со стула. – Договорились? Я могу ей сказать? Сережа, дай руку! Дай руку! Я знал, что ты человек! Я тебе честно скажу: когда у вас это все случилось, я будто сразу всех детей потерял – тебя, ее, Витеньку! Но теперь все будет хорошо, все будет хорошо… Когда она может прийти к тебе?

Хриплым, простуженным голосом Ставинский шепотом выдавил сквозь больное горло, выбитые зубы и марлевую повязку:

– После… потом…

– Понял! Хорошо! А за память ты не беспокойся! Вернем память! Горы свернем! И вообще ты будешь только «ЭММОЙ» заниматься. «ЭММА» сейчас – самое главное. Политбюро утвердило нам жуткие сроки! Ну, отдыхай, выздоравливай…

Когда он ушел, Ставинский изнеможденно закрыл глаза и почувствовал, что по телу еще катятся струйки пота – хоть собирай в баночку для анализа.

Бескрайнюю заснеженную заполярную тундру переметала сизая снежная поземка. Жидкое заполярное солнце освещало многотонные нагромождения торосов и утыканные в разных местах тундры столбики, сваи и деревянные макеты военных сооружений – зенитные батареи, пусковые площадки ракетных установок.