Во дворе у дома миссис Пис на высоком дереве висел канат. Мальчики по очереди взбирались по нему, чтобы ударить кулаком по набитому тряпками мячу. Они посильней закручивали друг друга, а затем, раскручиваясь, раскачивались, описывая в воздухе большие петли, пока их не начинало подташнивать. После того как тошнота проходила, они ели мясной суп, жареный хлеб и вареные кукурузные початки. Миссис Пис заставляла их читать «Братьев Харди»[137], которых брала в библиотеке только для них, и иногда они читали книги вслух. Ромео был лучшим чтецом, чем Ландро, но скрывал это. Он слушал, как читает Ландро, — напряженным голосом, наклоняя все тело вперед, как будто каждое предложение — это подъем в гору. Друзья провели в таких удовольствиях всю осень, всю зиму и всю весну. Они оставались в школе два лета подряд и стали неразлучными друзьями. Однако на третий год Ландро начал заговаривать о матери и отце. Они его ни разу не навестили. Он вспоминал о родителях осенью, потом зимой. Весной он начал строить планы, собираясь найти их.

— Это побег, — предупредил Ромео.

— Знаю, — ответил Ландро.

— Помнишь ту девочку? Чтобы сбежать, она заползла под школьный автобус и повисла под ним, к чему-то прицепившись. Потом, доехав до резервации, она смоталась. Ей удалось добраться до своих. Мать и отец оставили ее дома, узнав, каким способом она удрала. Они боялись того, что дочь могла выкинуть в следующий раз, если отправить ее обратно.

После отбоя, лежа на своих двухъярусных кроватях, мальчики обсуждали ее побег так и эдак, поминутно шикая друг на друга и говоря едва слышным шепотом.

— Ну не знаю, — сказал Ландро. — Можно упасть. Тогда тебя поволочет по дороге.

— Расплющит, как Хитрого койота[138].

— Дело того не стоит, — вмешался Шарло Сен-Клер.

— И вообще, ты для этого слишком большой. Тут надо быть маленьким.

— Я смогу, — отозвался Ландро.

Это было еще до того, как он начал хорошо есть и подрос.

— Я тоже смогу, — присоединился к нему Ромео.

— Не сможешь.

— Смогу.

— Тогда нужно поторопиться, — сказал Ландро. — Школьный автобус поедет через неделю. Другого шанса нам не представится.

— Летом здесь не так уж и плохо, — заметил Ромео.

Его сердце колотилось. Что он станет делать, если, добравшись до «дома», не найдет там никого из своих? Однако в школе не будет Ландро, если тот убежит. Он даже представить себе такого не мог. Но Ромео знал, что в свое время его жизнь висела на волоске, и догадывался, что шрамы на внутренней стороне его рук свидетельствуют о пережитой им невообразимой опасности, о чем-то таком, чего он не мог вспомнить. Он не хотел покидать школу и боялся висеть под автобусом.

— Послушай, Ландро. Летом мы ходим на озеро, плаваем и все такое. Верно? Это весело.

— За тобой все время следят.

— Ага, — согласился Ромео.

— Знаешь, мне тошно оттого, что на меня вечно пялятся, — признался Ландро.

Даже Ромео знал, что Питс невзлюбил Ландро и щедро награждает мальчика оплеухами, так что дело было не только в том, что воспитатель постоянно глазел на его друга.

— Завтра на игровой площадке, — произнес Ромео и взглянул на Ландро. — Согласен?

Ландро кивнул.

Ромео заметил на лице товарища выражение отрешенности. А еще его непроницаемый взгляд — сам Ромео никогда не употребил бы таких слов, но много лет спустя отцу Трэвису предстояло воспользоваться именно ими, чтобы охарактеризовать лицо человека, стоящего перед ним, понурив голову. Ромео знал одно: когда глаза его друга становятся пустыми, его разум спит, и он готов сделать все что угодно, невзирая на любую опасность. От этого Ландро выглядел невероятно крутым, и Ромео было тошно смотреть на друга.

В конце недели они подлизались к Горшковой голове, и та разрешила им отнести сломанную стремянку в столярную мастерскую. Автобусы были припаркованы прямо за ней. Избавившись от стремянки, они юркнули за угол здания, а затем прокрались к школьному автобусу и залезли под него. Они сразу же увидели, за что там лучше зацепиться.

— Может выйти, — сказал Ландро. — Правда, для этого нужно быть больным на всю голову.

— Одно дело провисеть несколько минут, а другое — много часов.

— Продержишься сколько надо, зная, что при падении разобьешься насмерть.

— На мой взгляд, не очень-то весело, — пробурчал Ромео.

— Ты что, не веришь в историю с той девчонкой? — спросил Ландро.

Но было что-то неотразимое в том, как увлеченно Ландро строил планы. Он без остановки тараторил, придумывая, как можно пристегнуться ремнями или обвязаться веревками. Рассчитывал, будет жарко или холодно. В любом случае куртки им понадобятся.

* * *

Долгожданный день наступил. Ромео и Ландро неспешным шагом подошли к очереди отправляющихся домой и пристроились в самом конце. Горшковая голова стояла у открытой двери автобуса, просматривая список отъезжающих. Все в очереди держали в руках мешки с одеждой. У Ромео и Ландро тоже было по мешку. В последний момент они оставили очередь, прокрались к задней части автобуса, свернули в тень, а потом ужом проползли под брюхом длинного кузова. Там по центру шла плоская балка шириной в фут, куда они собирались забраться, а рядом с ней находились два каких-то поддона, с помощью которых можно было удерживать равновесие. Они положили свои мешки в поддоны и легли животами на балку лицом к лицу, обвив ее ногами.

Казалось, прошла тысяча лет. Наконец автобус яростно зарычал и, ожив, тронулся с места. Сначала он еле тащился по улицам города. Мальчики чувствовали, как переключаются передачи, изменяя передаваемое на колеса усилие. Когда они выехали на шоссе, автобус качнуло, а затем водитель плавно включил повышенную передачу.

Они подняли головы, ослепшие, оглушенные чудовищным ревом двигателя. Уши болели. Иногда камешки вылетали из-под колес и впивались в тело, словно крупная дробь. Трещины в асфальте, казалось, раскалывали кости. Мальчиков охватил невероятный ужас, наполнивший их тела адреналином. Лежа на животах, лицом к лицу, обхватив ногами балку, они были прикованы к ней страхом.

Боль вонзалась в барабанные перепонки Ромео, но он знал, что если поднимет руки к ушам, то упадет и умрет. Боль становилась все сильней и сильней, потом в голове что-то тихо взорвалось, и шум уменьшился. Внизу проносилось шоссе, на которое мальчики изо всех сил старались не смотреть. По сторонам все яростно мелькало и казалось гладкой размытой стеной, а потому единственное, на что они отваживались поднять глаза, были лица друг друга.