Три русские и богатые девушки были до зубов обряжены в модные шмотки, стоившие, наверное, не одну тысячу. На одной было неоново-голубое платье без лямок; на других – мини-юбки, едва выглядывавшие из-под ремешка, и крохотные блестящие топики, являющие взору глянцевые животы и идеальные груди. Им было по девятнадцать-двадцать лет, как Вэл; идеальная кожа, волосы, ноги, руки.

Официантки подносили восточные блюда, коктейли струились разноцветными реками, а Вэл с друзьями ели и пили, будто стадо голодных, томимых жаждой, прекрасных юных парнокопытных у корыта.

Девушки говорили по-английски без акцента. Они родились в Америке, но двое признались, что их бабушки и дедушки по-прежнему в Москве.

Не упуская из виду Джека за соседним столиком, я улавливал лишь обрывки разговора. Подруги Вэл учились в колледже, но истинным их увлечением был бизнес. Одна девушка работала на своих родителей. Там крутились большие деньги. Беседуя с Вэл, она обронила, что съём ее летнего коттеджа в Ист-Хэмптоне обходится в сотню тысяч, но она все равно собирается купить этот дом.

Толя расположился рядом со мной в низком кресле с кожаным сиденьем. Ему, кажется, было неуютно. Он пил много чистого скотча и пояснял мне на ухо: та девица в голубом – дочь Крушкова, рядом с ней – Лепинская, а та – племянница Климова. У того блондина, вещал Толя, папаша занимается нефтедобычей на Дальнем Востоке. Или нефтеперегонкой? Я плохо его слышал. Сложно было сосредоточиться на реестре олигархов и «лендлордов», капнувших золото и сложивших нахапанное в швейцарские банки, или же тех. кто просто дорвался до алюминия, алмазов и ядерных ракет, когда распался Советский Союз.

Эти лети, друзья Валентины, родились уже в Америке, росли на Манхэттене или в Майами. Девушки занимались бизнесом или учились на юридическом, кто-то работал моделью, а одна нацелилась на актерскую карьеру.

– Посмотри, – шептал Толя. – Отец этой девчонки в розовой юбке с бриллиантовыми десятикаратными серьгами может купить мадридский «Реал», ему принадлежит половина Владивостока, у него шестнадцать полотен Пикассо, Артем, шестнадцать. А эта малютка рядом с Вэл, с отличными сиськами, торчащими из белой футболки за пять сотен баксов? У ее папаши по венам бежит нефть, а еще имеется сеть отелей в Дубай, уран, алмазы, леса в Южной Африке, которые он тайно вырубает. У ее дяди недвижимость в Китае. Эти люди – большие игроке, Артем. Они владеют настоящими ценностями. Целыми городами. Землей.

В Толином голосе слышалось такое вожделение, какого я не помнил, даже когда он говорил о женщинах. Он жаждал всего этого. Он был предан деньгам, как старый партийный хрыч своей идеологии. Может, раньше я и не слушал его по-настоящему. Я поискал взглядом официантку. Мне нужно было выпить еще.

Вэл и ее приятели будто не замечали нас с Толей. Смеялись, ели, пили, булькали коктейлями, как дети газировкой. Возможно, они наглотались колес или нанюхались кокаина, а может, просто радовались жизни.

Две девушки, мои соседки, спорили с парнем – ему было двадцать пять – двадцать шесть, не больше, но он явно владел не одним баром, – нужно ли нанимать автобус для поездки по Огайо за Джона Керри; все так делают, ходили слухи, что Бритни и Бейонс тоже отправляются. Этих несчастных республиканцев в сомневающихся штатах надо лишь слегка подтолкнуть, чтобы они пересмотрели убеждения, – таков был общий вывод.

Мне представилось, как эти девчонки в дорогущих шмотках совершают экспедицию в трущобы, ходят по заплеванным этажам домов с видом на помойку, у входа которых приделано баскетбольное кольцо, и агитируют за Джона Керри, человека, который платит по двести баксов за галстук и покупает по двести галстуков за раз, а на досуге развлекается виндсерфингом.

– Давайте устроим вечеринку в центре, – предложил один юноша. – Пригласим туда республиканцев и покажем им Нью-Йорк.

Все засмеялись. Мне претило его высокомерие.

– Поздно, поздно, – заявила девица в розовом. – Хватит, хватит уже говорить. Бывала я на их вечеринках – там скучно, скучно, скучно.

Вэл обернулась, потянулась к моей руке. Я невольно посмотрел на место, где раньше был палец. Она улыбнулась. Глаза у нее были ярко-синими, но, когда она наклоняла голову, в них играли золотистые искорки.

От нее невозможно было оторваться. На Вал была простая облегающая белая футболка, тонкая белая мини-юбка, а на загорелых ногах – белые теннисные туфли без шнуровки. Она была обворожительна. В голове мелькнула похабная мысль, я изгнал ее и поцеловал девушку в щеку.

– Ой, дядя Арти, – насмешливо протянула она.

– Что хочешь съесть, солнышко? – спросил Толя у Вэл по-русски, а она ответила по-английски с мягким флоридским выговором:

– Я уже все, папочка. Я съела кучу еды – ребрышки, роллы и соте, честно. – Она улыбнулась. – Он кормит меня так, будто готовит в олимпийскую женскую сборную по сумо.

– Она хорошая девочка, – сказал Толя. – Мне нравится, что она ничего не принимает как должное, и каждое угощение – будто первое в жизни, понимаешь?

Они улыбнулись друг другу. Когда Вэл снова отвернулась, я спросил ее, чтобы поддержать беседу:

– Как твоя сестра?

– Очень строгая. Маша – лучшая из нас двоих. Хочет поступить в Йельский колледж, потом в медицинский университет. И поступит, окончит его, станет врачом и будет лечить больных, родит троих чудесных деток, получит Нобелевскую премию. Она молодец. А я буду беспутной, но знаменитой тетушкой, как моя бабушка Лара.

– Маша уже поступила в колледж?

– Ты что, в колледж… Она только перешла в предпоследний класс. Она же пропустила два года в школе.

– А ты, значит, не пожелала?

– Там скучно. Я отучилась последний класс, выдержала один семестр. Я уже говорю на четырех языках, папа заставил нас выучить, и много всего перечитала. Так что мне захотелось просто работать. В мир захотелось. Папу это бесит.

– Мы пошли на компромисс, – сообщил Толя. – Она обещала ходить в Нью-Йоркский университет на лекции, пока живет в городе, только с этим условием я согласился. Разрешил ей рулить своей лавочкой самостоятельно. И выделил маленькую квартиру.

– У тебя под боком, папочка, – сказала она. – Через улицу. Но мне нравится, я ведь и так все время у тебя, – и она поцеловала его.

Но Толя нервничал. Он сказал, что выйдет покурить, с трудом выбрался из низкого кресла и принялся пробираться через людный зал. Через несколько минут я увидел в окно, как он закуривает. Я собрался уходить, но Вэл положила мне руку на плечо и попросила:

– Посиди немного, ладно?

– Конечно.

Она придвинула свое кресло ближе, и мы отделились от остальной компании.

– По-твоему, я красивая, Арти? – спросила она, подавшись ко мне. – Только честно. Мне нужна правда, жестокая и неумолимая, без прикрас.

– А что?

Она едва слышно хихикнула: