– Зачем же покупаешь тогда? – удивился Филипп.

Она передернула плечами.

– Да это для меня как развлечение. Кто-то марки собирает, кто-то на велосипеде катается. А я обожаю войти в магазин и скомандовать – мне, мол, вон то, то и то. Беру все цвета и размеры, чтобы не встретить на тусовке даму в аналогичном прикиде. Иногда я трачу на шмотки десять тысяч долларов в день.

Филипп присвистнул – она словно в другом мире жила, в том мире, где десять тысяч долларов – пустяк и в который ему, Филиппу, вряд ли когда-либо удастся попасть.

– Гоге все мои вещи не запомнить, – усмехнулась Марьяна. – Шубы, украшения – да. Тем более что все мои украшения лежат в его сейфе. Я их не вижу никогда.

– Как это? В чем же ты появляешься на презентациях?

– Подделки, – улыбнулась она. Ей нравилось рассказывать ему о мире миллионеров, который стал привычным для нее и казался диким Филиппу.

– Ты носишь подделки? – изумился он.

– Конечно, все так делают. Гога заказал мне подделки в Лондоне. Конечно, недорогие украшения я носить могу, но было бы глупо выйти из дома в диадеме с изумрудом, цена которой сто пятьдесят тысяч долларов. Да и зачем? Всем и так известно, что изумруд у меня действительно есть. Он лежит себе преспокойненько в сейфе, а я ношу подделку…

И снова появились в жизни Филиппа элементы классического шпионского романа. Иногда, когда он задумывался об этом, ему становилось смешно. Ведь ему идет уже четвертый десяток. Не за горами – сорок лет! Возраст уверенного спокойствия, возраст, когда каждый преуспевающий мужчина должен иметь заботливую нежную жену, запертую в двухэтажном загородном особнячке, как минимум двоих розовощеких малышей и длинноногую любовницу. А он? По московским меркам, он считается более чем обеспеченным. У него есть две шикарно обставленные квартиры, дорогая машина – да что там, один его любимый «Кэннон» вместе со всеми штативами, объективами и кофрами стоит столько, что, продав его, можно было бы целый год не работать. К тому же он широко известен в своих кругах, он сотрудничает с самыми модными журналами.

Казалось бы, все это должно обеспечивать определенную свободу, а все почему-то получается наоборот. Филипп даже на улицу порой не может выйти без опостылевшего парика! Он не может встречаться с собственной любовницей, где и когда ему заблагорассудится. Он даже цветов ей преподнести не может – все равно любовно выбранный им букет Марьяна выбросит, чтобы не вызывать подозрений у супруга! Они прячутся, как пугливые восьмиклассники, которых дома поджидает вооруженный ремнем строгий отец.

Их свидания всегда проходили по одному и тому же сценарию. Филипп и сам порой не понимал, какую прелесть находит он в этих будто бы клонированных часах торопливой страсти. Около часу дня Марьяна подъезжала к салону красоты. Разумеется, это был один из самых дорогих столичных салонов, в котором наводили марафет эстрадные звезды, жены политиков и дорогие проститутки.

Располагался он в одном из нарядных свежевыкрашенных особнячков близ Патриарших прудов. Особняк был обнесен высоким чугунным забором, вдоль которого важно прогуливались дюжие охранники в буром камуфляже. Со стороны салон мог запросто сойти за посольство какой-нибудь маленькой страны. Стоило кинуть беглый взгляд на припаркованные на небольшой частной стоянке автомобили, как становилось понятно, что простым смертным вход на сию обетованную землю заказан. Ни одного «жигуля» или хотя бы надежно-демократичного «Опеля», только блестящие «Мерседесы», квадратные «Лексусы», шикарные гоночные «Порше».

Филипп ждал ее в машине за углом, в уютном скверике. Марьяна запрещала ему парковаться ближе.

– У Гоги замечательно организована служба безопасности. Все эти молодцы – элитный офицерский состав. Не только литые мускулы, но и голова на плечах. Замечают все. Тем более что машина у тебя такая броская.

И он парковал «Мазду» во дворе, выходил на улицу, закуривал, покупал в ларьке газету – за несколько недель эти действия превратились для него в некий бессмысленный ритуал. Присаживался на пыльную деревянную лавочку. Ему было видно, как из-за угла, со стороны Садового кольца, плавно выруливал Марьянин «Мерседес» – несмотря на горячий характер, она не любила скорость и заставляла водителя передвигаться медленно. Впрочем, возможно, это была ее очередная блажь.

Первыми из автомобиля выбирались охранники – мускулистые, словно профессиональные исполнители стриптиза, с непроницаемыми лицами, обритые наголо и в одинаковых темно-синих пиджаках. Один из них протягивал руку хозяйке – Филиппу особенно нравилось наблюдать за тем, как Марьяна выбирается из автомобиля. Так изящно у нее это получалось, словно она была особой королевских кровей, словно с самого раннего детства ей раз и навсегда объяснили, что из машины следует выходить с плотно сжатыми коленями, что обе ноги должны коснуться земли одновременно. Она, надменная, с непослушными рыжими кудрями, раскиданными по плечам, в невесомой, невероятно дорогой шубке выходила, опираясь на руку охранника, бросала небрежно: «Буду через два с половиной часа» – и, даже не глядя на своего преданного бдительного стража, быстрым шагом шла к калитке.

На нее все оборачивались – случайные прохожие, люди в автомобилях. И вовсе не потому, что она была дорого одета и вышла из неприлично роскошного авто. Просто она умела держаться как королева – осанка, походка, жесты. Даже у Филиппа дыхание останавливалось – они встречались уже несколько недель, а он все никак не мог к ней привыкнуть.

Марьяна заходила в салон – ей навстречу бросался приветливый швейцар. Он распахивал перед девушкой дверь, но никогда не получал за это даже мизерных чаевых – злился, наверное, а зря, ведь денег у этой роскошной красотки не было.

Подождав несколько минут – почему-то минуты эти тянулись обычно так долго, что Филипп даже начинал подозревать, что сломались часы, – он огибал красивый особнячок и становился у неприметной черной металлической двери – служебного входа. Вскоре дверь раскрывалась, к нему навстречу выходила просто одетая молодая девушка, и так сложно в ней было узнать королеву, несколько минут назад зашедшую в салон. Ее волосы были собраны в тяжелый узел и скрыты под мальчишеской бейсболкой, длинные стройные ноги были спрятаны недорогими, кое-где потертыми джинсами; ботинки – простые и практичные, без каблука, делали походку какой-то размашистой и спортивной.

«Все-таки одежда – это половина женщины!» – думал в такие моменты Филипп. Стоило Марьяне Вахновской переодеться, как все в ней менялось – жесты становились небрежными и резковатыми, черты лица – мягкими. Бесспорно, другая Марьяна, в духах и мехах, была куда роскошнее и красивее. На эту девушку уже не оборачивались прохожие. Но студенческий вариант Вахновской нравился Филиппу куда больше.

– Куда пойдем? – забавно подпрыгнув, она целовала его в ухо или в нос, но никогда в губы.

– На кудыкину гору. – Он крепко обнимал ее за талию и кружил вокруг себя, как маленькую девочку, а ей это нравилось, она смеялась и визжала от удовольствия.

«Конечно, пузатому банкиру тебя не поднять! – злорадно думал Филипп, прижимаясь щекой к ее благоухающей французской косметикой щечке. – Да и не стал бы он это делать. Зачем ему?»