И что теперь делать? Как он, Филипп, должен отныне вести себя с нею? Сразу пойти в атаку? Залепить неверной девице звонкую пощечину, собрать свои нехитрые пожитки в старую кожаную сумку и уйти, громко хлопнув на прощание дверью?

…Напрасно он нервничал – Азия сама заговорила с ним, причем в тот же вечер. Этого Филипп никак от нее не ожидал.

Он вернулся домой постаревшим на несколько лет, он четыре часа просидел на кухне, прислонившись спиной к стене и не включая свет. Ему казалось, что он может взбодриться от стакана крепкого чаю, но не мог найти силы подойти к плите.

В половине двенадцатого в квартиру ворвалась Азия – сразу было видно, что она торопилась домой и собиралась наспех. Ее свитер был надет наизнанку, ее пальто было расстегнуто, волосы растрепаны, алая, как у настоящей шлюхи, помада размазалась вокруг тонких губ. Это выглядело отвратительно. Не снимая пальто, она вбежала в кухню – красивая, злая.

– Подлец! – завизжала она, опустив приветствие. – Как ты посмел? Подлец!

Филипп удивленно на нее посмотрел. Вообще-то, это он собирался ее обвинять, а она должна была смиренно оправдываться.

– Как ты посмел следить за мной?! Кто дал тебе такое право?

Его брови удивленно поползли вверх:

– Откуда… Но откуда ты знаешь?

Она расхохоталась – коротко и неприятно хрипло. Ее смех был похож на воронье карканье.

– Да за кого ты меня принимаешь? Думал, что самый умный, да?

– Ты меня заметила? – догадался Филипп. – Заметила, но ничего не сказала. Продолжала трахать эту обезьяну. Хотя знала, что я на тебя смотрю. Так, Азия?

Она обессиленно опустилась на стул. Злость мгновенно покинула ее – сейчас она была похожа на сдувшийся шарик.

– Господи, какой же ты идиот… Конечно, я тебя не видела! Но ты стоял у окна, так?

– Ну, так…

– А Другг с камерой стоял у противоположной стены. А потом мы отсматривали пленку и увидели тебя.

– Друг? – удивился он. – Этот страшный мужик тебе еще и друг?

– Да не друг, – раздраженно вздохнула Азия, – а Другг. Немецкая фамилия, его бабушка немкой была. Между прочим, он кинорежиссер.

– Это я заметил, – хмыкнул Филипп.

– И он сказал, что из меня может получиться звезда кино.

Азия ладонью пригладила взлохмаченные волосы. Этот нарочито кокетливый жест словно принадлежал не ей, спокойной, независимой, умной, а какой-то другой девушке.

Это почему-то окончательно вывело его из себя – он грохнул кулаком об стол так, что жалобно зазвенели стаканы.

– Слушай, ты, звезда экрана!! Неужели ты не понимаешь, что тебя обманывают?! Шлюху он из тебя сделает, а не звезду.

– А вот это ты зря, – она растянула губы в некоем подобии улыбки. – Я, конечно, понимаю, что ты сейчас находишься в состоянии аффекта. Поэтому на первый раз прощаю тебе хамство…

– Азия. – Он схватил ее за руку, но, вспомнив, как она этими руками обнимала «питекантропа», отшатнулся. – Азия, что же ты с собою делаешь? Неужели это не в первый раз?

– В шестой, – вздохнула она, уставившись в окно. Сейчас она выглядела на свои двадцать семь лет.

Обозначились синяки под глазами, и возле губ наметились две бороздки. Но самое главное – взгляд у нее был какой-то усталый и пустой. Словно она уже все в этой жизни повидала и ей больше нечего бояться, но и надеяться тоже не на что.

И ему стало ее жалко. Подавляя брезгливость, Филипп обнял ее за плечи – от ее волос пахло чужим телом, но он сдержался и не стал ее отталкивать.

– Но теперь с этим покончено, да? – Он попытался заглянуть ей в глаза, но она по-прежнему смотрела в сторону. – Теперь ты больше не будешь этим заниматься? Теперь, когда я обо всем знаю…

Азия усмехнулась. И снова стала прежней – взбалмошной, жестокой и молодой.

– С чего ты взял? Наоборот, теперь мне будет куда легче. Не надо придумывать глупых отговорок.

– Тебе это нравится?

– Нет, конечно, – она передернула острыми плечами. – Кому может это понравиться? Только какой-нибудь извращенке. Но… Я деньги зарабатываю. И потом – карьера. Другг сказал, что порекомендует меня своему приятелю, Александру Абдулову.

– Александр Абдулов – актер, – напомнил Филипп. – Он не режиссер, от него не зависит судьба другой актрисы.

– Как ты не понимаешь, он же тоже сможет меня кому-то порекомендовать! – строптиво воскликнула она. – Неужели ты не понимаешь? Мне двадцать семь лет! Двадцать семь! Это мой единственный шанс.

– Твой Другг подонок, каких мало. Он тебя обманывает. Нашел больное место у дурочки…

– Не надо так, – Азия заговорила так тихо, что ему пришлось задержать дыхание, чтобы услышать. – Я не дурочка. Я знаю правила игры. И меня ему не провести. Он пообещал и обещание свое выполнит. Не бесплатно, конечно. Услуга за услугу: я снимаюсь в его фильме – он продвигает меня в большое кино.

– Он тебя обманет, – повторил Филипп. – Дурочка, он же тебя обманет! Ни один нормальный режиссер не захочет и поздороваться с тобой, когда увидит, чем вы со своим Друггом занимаетесь.

– А он не увидит, – усмехнулась Азия. – У Другга есть, извини за каламбур, один близкий друг, он работает в посольстве – обрусевший иностранец. И денег у него немерено. Именно он и финансирует эту работу. Он платит мне гонорары: я получаю за каждую съемку такие деньги, за которые люди целый месяц пашут на заводах! И все пленки потом достанутся ему. Они будут вывезены из России, понимаешь? Здесь их не увидит никто.

Марьяна могла встречаться с Филиппом только по вторникам и воскресеньям. В один день она якобы проходила курс массажа для исправления осанки, в другой их прикрывала ее маникюрша.

– Она точно не доложит Вахновскому? – допытывался Филипп, которому вовсе не хотелось испытать на себе степень ревности миллионера.

– Точно. Это моя подруга, – уверенно сказала Марьяна, а потом, вздохнув, добавила: – Ведь я ей за это приплачиваю.

– Да ну? – удивился он. Он знал, что наличных денег у Марьяны нет. Она обувалась в Милане, одевалась в Париже, она была обвешана бриллиантами, точно шамаханская царица, но не могла себе позволить приобрести палаточный хот-дог.

– Может быть, мне стоит давать тебе деньги?

– Это моя проблема. Не волнуйся, не расскажет она ничего. Я ей вещи отдаю. Самой ей никогда не купить такие шмотки, даже если она всю жизнь копить будет.

– Обноски с барского плеча? – ухмыльнулся Филипп.

– Мои обноски – это почти что новые вещи, – отчеканила Марьяна. Она не любила, когда с ней спорили. Покорная дома, угнетаемая банкиром, установившим для нее практически домостроевские порядки, она самозабвенно отыгрывалась на окружающих – видимо, это позволяло ей окончательно не потерять самоуважение. И Филипп был готов простить ей эту маленькую слабость. – Знаешь, иногда я даже этикетки с них не срываю.